запирая после этого дверь, как распорядился Бартоломеус. Они заходили в жилища слуг и каждую хозяйственную постройку.
Догадались спустить собак. Собаки бегали, вынюхивали, лаяли, но никого так и не нашли.
И только спустя около получаса со стороны одной из угловых башен раздался ужасающий вопль.
Все бросились туда.
Стражник, сидевший в башне, был бледен, как привидение. Бедняга не мог даже стоять. Повиснув на руках у товарищей, он заплетающимся языком рассказывал, что только что по крепостной стене вскарабкался гигантский паук — полосатой окраски, с головой собаки и чудовищно оскаленной пастью.
Тут стражник захрипел — хрррр… — и почти потерял сознание.
Его привели в чувство, отхлестав по щекам.
— Куда он делся? — вопросил Бартоломеус, легонечко встряхнув беднягу за шиворот.
— Добрался до самого верха стены, — промямлил страдалец, — пробежал по краю… и сиганул в колючие кусты, — махнул он вяло рукой. — По ту сторону.
…День клонился к вечеру. Хмурые слуги, то и дело вздрагивая и оглядываясь, потерянно бродили по двору и замковым покоям.
Сидя на нижней ступеньке входной лестницы, Бартоломеус выковыривал кинжалом булыжник под ногами.
— Одного я не пойму. Как в бокал Шлавино вместо ядовитого шарика попали волшебные конфеты? Да не одна — а самое меньшее три?
Он в упор уставился на Эвелину, сидевшую рядом.
— Я… я… — заикаясь, проговорила девочка, — я не хотела смерти графу Шлавино. И потому бросила вместо ядовитых шариков три волшебные конфеты. Они лежали рядышком, в вазочке…
— Три? Но почему три?
— Ах, просто я хотела, чтобы муха услышала три раза: «Ппык! Шшш… Ппык! Шшш…» Понимаете? Ведь шариков было тоже три. — Эвелина закрыла лицо руками. — Я не думала, не думала, что граф будет выглядеть так страшно!
Бартоломеус осторожно погладил девочку по голове.
— Объясни мне, недоумку: почему ты была так уверена, что Шлавино возьмет именно этот бокал?
— Ах, ну ведь я сказала об этом мухе!
— Мухе?.. — Бартоломеус нахмурился, припоминая что-то.
— Ну да. Я хорошо запомнила эту муху из трактира «У золотой мельницы». Я нечаянно пришибла ей крыло, она лежала на полу и не могла видеть бокальчики. Но зато хорошо слышала, что я ей сказала — О- о! — вдруг привстала она со ступеньки, глядя в сторону.
Со стороны черного входа на кухню внезапно появилась толпа слуг.
Их высыпало не меньше двух дюжин. И все они, исподлобья глядя на Бартоломеуса, прямиком направлялись к нему. Причем в руках у некоторых все еще были топоры и вилы.
Возглавлял их длинногривый Лошан. В руках его покачивалась петля, связанная из уздечки.
— Беги, прячься! — Поспешно вскочив со ступенек крыльца, Бартоломеус подтолкнул Эвелину к двери во внутренние покои.
Затем со звоном выхватил меч.
Приблизившись, слуги медленно начали окружать крыльцо.
«Ничего, есть возможность запереться в башне», — мелькнуло в голове у Бартоломеуса. Он кинул быстрый взгляд на дверь, за которой только что скрылась Эвелина.
— Ваше сиятельство! — произнес Лошан, выступая вперед.
— Нет, приятель, так просто ты меня не возьмешь!
Меч предупреждающе рассек воздух.
— Но, ваше сиятельство…
— Уведи всех обратно на кухню и дайте мне и ее сиятельству спокойно уйти. Обещаю никого не тронуть!
— Но, ваше сиятельство!..
— Однако если кто хоть пальцем прикоснется ко мне или к девочке…
Меч рассек воздух крест-накрест. Уздечка в руках Лошана распалась на два куска. Слуги попятились.
— Что вы, ваше сиятельство! — взвыл Лошан, внезапно падая на колени. Слезы брызнули из его глаз. — Да разве я позволил бы себе! Да я… да мы готовы служить вам до гроба! — Под напором сильного чувства слезы превратились в бурный поток. Стоя на коленях, длинногривый слуга рыдал и вытирал глаза уздечкой. — Ваше сиятельство и не помнит своего любимого коня?
Лошан оказался конем. Двое слуг с вилами — бывшими хозяйскими гончими. Еще трое, с топорами, — охотничьими ястребами. А один плюгавенький — хозяйским клопом.
Кухарка была раньше дворовой чушкой. Одна из ее помощниц — овцой, другая — козой. Почти вся замковая прислуга состояла из бывшего дворового зверья. Шлавино правильно рассчитал: обладая кротким нравом, прислуга была на редкость послушна и трудолюбива.
Напротив, воинов для охраны замка Шлавино понаделал из дикого зверья. В сторожевых башнях сидели бывшие ястребы, орлы и кречеты. В привратницкой обитал бывший медведь.
— Бог ты мой! — изумлялся Бартоломеус. — Бог ты мой! — освобождая очередную колбу от гомункулюса.
Разбираться с мудреными книгами колдуна было сложно. Помогло то, что Бартоломеус в юности изучал латинский язык.
Сидя в лаборатории перед огромной книгой, раскрытой на странице «Голубые конфетусы и их влияние на психику бывшей лошади», Бартоломеус долго водил пальцем по строке. Потом поднял воспаленные глаза и пристально воззрился на очередного из длинной череды слуг:
— Хочешь снова стать конем?
— Вашим любимым! — с жаром воскликнул Лошан.
Бартоломеус вздохнул.
— Ну, давай. Только после не жалуйся…
Из мешка с конфетами, найденного на одной из полок, был извлечен покрытый сахаром голубой шарик…
…был извлечен зеленый шарик…
…был извлечен красный…
…был извлечен рыжий…
…фиолетовый…
…синий…
…пурпурный …в полосочку …в клеточку …в цветочек…
Не все захотели вернуться в свою звериную сущность. Однако ж…
День давно подошел к концу. Наступил вечер — красивый, тихий…
И он тоже прошел, уступив ночи. Звезды мерцали долго, до самого утра. Но и они погасли…
Веселое солнышко выкатилось из-за леса… Под утро ошалевший от усталости Бартоломеус попытался подняться на ноги. Но снова упал на стул. Споткнувшись о крота с женой-кротихой и двенадцатью маленькими кротенками. По лестнице в лабораторию спускались еще две лисы… стадо овец… жирный тюлень… и большое семейство тараканов…
Когда вечером следующего дня Бартоломеус выкроил время, чтобы сбегать в башню и по-быстрому отобедать, на стол вместо жаркого из вальдшнепов ему поставили большой аквариум с морским омаром. Тем самым, что так напугал когда-то Эвелину.
— Или уж велите мне его сварить, — объяснила служанка, — или превращайте его поскорее во что- нибудь менее прожорливое. Я замучилась ловить для него мух!
Барон О'Мар оказался худым, но злым шотландцем. Даже не поблагодарив за распревращение, он
