справиться о здоровье мужа, ведь он уже несколько дней не делил с ней ложе. Даже в походах это случалось нечасто…
Видно, русские боги крепко берегли пленника! Побледнела и вскрикнула Деляш, увидев, что Туйдер уже занес саблю над головой русского.
– Государь мой Равдан! – зазвенел ее голос. – Остановись! Я узнала этого человека! Он спас меня и нашего сына два года назад! Так ты хочешь отблагодарить его?
Равдан опешил, но махнул рукой Туйдеру, чтобы нукеры сняли веревки с пленного. И тот, потирая запястья, поднялся на ноги.
– Посмотри внимательно, Деляш! – сказал строго Равдан. – Все русские на одно лицо!
Деляш растерялась лишь на мгновение, оглянулась на няньку, что, склонившись, застыла у порога.
– Анфиса, – спросила, – разве я ошиблась?
– Вы правы, хатун[92]! – полонянка бросила на Равдана боязливый взгляд. – Тот самый казак…
И тут маленький Галдан-Цэрэн, будущий правитель Ойратского улуса, вырвал ручонку из ее ладони и затопал к русскому, остановился, поднял голову и засмеялся. Пленник улыбнулся в ответ.
Сердце Равдана сжалось. Он смерил русского угрюмым взглядом и перевел его на Деляш.
– Я не могу оставить его в живых! Он убил многих воинов.
И тогда Деляш рванула на груди шелковый терлик и закричала, наступая на мужа. В такой ярости Равдан видел ее впервые.
– Разве ослеп ты, мой государь? Разве оглох? Ты на грани гибели, на краю бездны! – кричала она, сверкая глазами. – Этот человек спас наши жизни. Его смерть будет на твоей совести!..
За спиной Деляш испуганно шептала Анфиса:
– Хатун, хатун, успокойтесь…
Глядя на мать, заплакал малыш, бросился со всех ног к няньке и замер на ее пышной груди.
А Деляш не унималась, подступая все ближе и ближе к Равдану:
– Кто вырастит нашего сына, кто заступится за него, если падешь ты в эту бездну, точно подрубленное дерево? Завтра подует ветер – и тебя не станет. Зачем тогда мне жить?..
Равдан молчал, склонив голову. Затем резко поднял ее и взглянул на русского. Тот глаз не отвел, смотрел дерзко. Равдан усмехнулся. У таких вот кречетов, молодых и горячих, два пути – либо взлететь выше облаков, либо, отчаявшись, ринуться с высоты вниз и разбиться грудью о камни. У немногих достанет ума парить посредине либо отыскать свой путь, отличный от того, каким летают другие…
– Иди, Деляш! – нахмурился контайша. – Ты сказала свое слово! Я подумаю, как поступить…
Полонянка подхватила Галдана на руки, направилась к выходу, но Деляш оглянулась на пороге:
– Будь мудрым, мой государь! – и вышла.
А Равдан приказал Туйдеру:
– Оставь нас!
И когда нукер покинул шатер, перевел угрюмый взгляд на пленника:
– Можешь присесть на ковер, русский! И назови свое имя…
Солнце поднялось на длину камчи, когда контайша вышел из своего шатра. И сказал обступившим его нойонам:
– Мы уходим…
Чтобы прервать недовольный ропот, произнес жестко:
– Я все сказал! Уходим!
Затем кивнул головой вестовому.
– Вернешь русского кыргызам!
– Но, великий Равдан… – Туйдер покраснел от злости. – Он – настоящий мангус и заслуживает смерти!
Контайша скривился.
– С каких это пор вестовой перечит своему государю?
Туйдер отступил, покорно потупив взгляд. Но даже исподлобья он видел, как русский, подставив лицо солнечным лучам, улыбался.
Равдан тоже заметил эту улыбку, и неожиданно для себя произнес:
– Цааган хаалгта болдж, Мирон![93]
Глава 31
Айдына с вершины родовой горы наблюдала, как исчезало в клубах пыли джунгарское войско. Молча, словно призрак, растворялось в сизой дымке, окутавшей сопки. Таяло, как туман под лучами солнца, как мираж – под порывами ветра… Она не верила своим глазам, но воины рядом уже ликовали. Айдыне очень хотелось к ним присоединиться, порадоваться вместе счастливому исходу, но она не могла побороть себя. Не хватало сил даже на то, чтобы вознести благодарность Великому Хан-Тигиру, а ведь он внял мольбам ее народа, избавил Чаадар от страшной участи…
– Айдына! – голос Никишки проник в сознание и заставил ее очнуться. – Глянь-ка! Быстрее!
И вытянул руку в сторону реки.
Возбужденно загалдели за ее спиной воины. Но Айдына уже разглядела с десяток джунгаров, гнавших галопом своих лошадей к берегу. Почти по-над самым обрывом всадники подняли их на дыбы и, потрясая копьями, что-то прокричали. Но ветер унес эти крики в степь. Джунгары развернулись и помчались обратно, сбросив на полном скаку длинный вьюк, что покатился с обрыва и, зацепившись за куст, застыл неподвижно у кромки воды.
Внутри Айдыны все оборвалось… Мертвое тело! Мирон!..
Первым сорвался с места Никишка. Рискуя переломать ноги лошади, он с гиканьем ринулся вниз по склону. Следом – ее хозончи. Размахивая плетками, они настегивали коней. И только Айдына спускалась шагом, понурив голову и полностью доверившись Элчи. Она представляла, как острые ножи вспарывают кошму… Еще мгновение – и ее сердце лопнет от горя!
Дикий, торжествующий вопль Никишки мигом вернул ее к жизни.
Выпустив поводья, она едва удержалась в седле и замерла, не веря своему счастью. Адол и Никишка стояли возле распотрошенного вьюка, а рядом с ними – грязный, в соломенной трухе – ее ненаглядный… Изрядно побитый, но живой и, судя по широкой улыбке, здоровый!
Слезы катились по щекам, но Айдына уже не пыталась сдерживать их. Ни взмаха рукой, ни кивка, ни вскрика. Мирон лишь улыбнулся ей – и все вокруг стало мелким и ненужным, ушло в сторону, исчезло в заоблачных далях, за синим степным окоемом. Неважно где? Неважно куда? Ушло себе и ушло! Остались только эти улыбка и взгляд – глаза в глаза, душа в душу. И длился это взгляд долго, очень долго, целую вечность – десять конских шагов.
Айдына уже зачерпнула ковшом горечь потери, испила полной мерой отчаяние и знала теперь, что ожидание измеряется не мгновениями, а страданиями, страхами и надеждой. Теперь она вправе прильнуть к нему – долгожданному – и слезами, улыбками, словами и ласками разбить и развеять не только память о разлуке, но и мысли о том, что снова придется расстаться…
В какой-то миг сквозь улыбку Мирона проступили и бледность его лица, и ссадины на нем, и синяки, и левая рука, которую он бережно поддерживал под локоть, и бурые пятна крови на одежде…
Айдына спрыгнула с коня и со всех ног бросилась к нему. Не стыдясь, на виду всего аала, она обняла Мирона, прильнула к его груди. А он гладил ее ладонью по голове и шептал что-то ласковое, понятное только им двоим.
А потом она увела его в юрту. Никто не бросил вслед дурного слова, не осудил, не усмехнулся. Люди разошлись по своим делам. Надо возвращаться к мирной жизни. Только воины оставались пока в седле да лазутчики, что облазными тропами следовали за войском Равдана. Но вскоре, когда нукеры контайши перейдут Томь и направятся в Алтай через горные перевалы, лазутчики тоже вернутся домой…
Айдына сама нагрела на очаге воду в большом казане. И пока Мирон мылся, стояла рядом, держала в руках полотенце и молчала. Мирон же радовался чистой воде, как ребенок. Фыркал, смеялся и, когда облачился в новую рубаху, произнес со счастливой улыбкой:
– Ну, словно на свет народился!
