— Держи, — выдохнул Ник в тот момент, когда Кэрол приглашала меня к микрофону.
Взяв конверт, я стала подниматься на сцену, пытаясь пробежать глазами написанное и не глядя, куда ступаю. Естественно, я зацепилась за шнур от микрофона, и по залу пронеслось дружное «о-ох». Удержавшись на ногах, я приняла у Кэрол микрофон и вытерпела объятия и поцелуй в щеку. Кэрол исходила любовью и нежными чувствами, но все это было не более чем игра на публику. Она меня недолюбливала и не доверяла, ежеминутно ожидая подвоха. Ее брак с моим отцом похож на пирамиду из стульев, балансирующую на спине необъезженной кобылы, и в душе Кэрол опасалась, как бы мне не пришло в голову пугнуть лошадку.
С сильно бьющимся сердцем я посмотрела с эстрады на людское море, волновавшееся внизу, в котором почти не было знакомых лиц. Я единственный ребенок в семье, родители тоже не имели сестер или братьев, поэтому родственников по обеим линиям у меня кот наплакал: троюродные сестры, с которыми мы изредка общались, и немногочисленная престарелая родня. Остальные четыре сотни гостей — деловые партнеры отца, приятели и приятельницы Кэрол и представители элитной тусовки, с которыми новоиспеченной миссис Уэст не терпелось разделить ленч.
Я поздоровалась. Микрофон снова заскрежетал. Не желая перекрикивать шум, я предпочла переждать, просматривая написанное на конверте на предмет неразборчивых слов. Однако почерк у Ника всегда нечеловечески четкий, даже если он пишет на коленке или ладони другой руки.
Тост Ника начинался с шутки:
— Здравствуйте! Спасибо всем, кто пришел. Спасибо вам, папа и Кэрол, за то, что вытащили нас из раскаленных нью-йоркских квартир. Конечно, дома есть кондиционеры, но они ни в какое сравнение не идут со здешней прохладой горного воздуха.
Среди собравшихся послышались одобрительные крики, и у меня отлегло от сердца; я даже смогла улыбнуться.
— Еще спасибо Кэрол за предоставленную возможность выступить. За последние пару лет я побывала на нескольких венчаниях, но мне ни разу не давали слова. Знаете, как это бывает на свадьбах: все охи и ахи — вокруг новобрачной, а молодых и хорошо одетых женщин с интересными тостами вечно затирают.
По залу прокатилась волна веселья. Я подождала, пока стихнут смешки, и продолжала:
— Дюк Эллингтон говорил: «Любовь не поддается описанию и не имеет критериев. Я могу назвать тысячу явлений, которые не являются любовью, и ни одного, которое суть любовь». Это правда, особенно в случае моего папы и его новой супруги. Любовь — действительно величайшая тайна мироздания. Не важно, как и почему она возникает, главное — что она есть. Так давайте же поднимем бокалы за союз папы и Кэрол, самую прекрасную загадку на свете.
Гости охотно подчинились и выпили шампанского, приговаривая: «Верно сказано!» Я отдала микрофон Кэрол, которая приняла его, с притворной благодарностью сымитировав поцелуй в щечку. Кэрол осталась недовольна: я держалась уверенно, не мямлила, не заикалась и не заливалась краской мучительной неловкости от всеобщего внимания.
Когда я подошла к отцу, он положил мне руку на плечо:
— Прекрасная речь. Спасибо, Таллула.
Я ждала не этого. Папина благодарность мне безразлична, но я вежливо сказала «пожалуйста» и отправилась на поиски Ника. Он стоял на краю пруда с лилиями, от души аплодируя.
— Блестяще, — обняла я приятеля. — Спасибо, ты спас мне жизнь!
Ник пожал плечами:
— Нет проблем, обращайся в любое время.
Меня подмывало открыть прения насчет «прекрасной загадки», прицепившись к словечку «прекрасная», но я сдержалась. Не каждый способен выдать на-гора почти идеальный тост меньше чем за две минуты, словно блинчик испечь.
— А что сейчас происходит? — спросила я, обернувшись к эстраде.
— Кэрол представляет дочерей — им выступать следующими.
Одна из инопланетно-адских кошечек — я стояла слишком далеко, чтобы разглядеть, есть ли у нее на щеке нарисованная мушка, — взяла микрофон у мамаши и защебетала о любви и семье. Хотя на подготовку речи у выступавшей было больше ста секунд, тост казался несвязным, а подбор фраз — случайным. Близнецам Шелби не посчастливилось, как Нику, вырасти в семье дипломатов, где ценились искусство выступать перед аудиторией и гладкие отточенные фразы; от них никто не требовал помнить эпиграммы Дороти Паркер и Оскара Уайльда. Но среди собравшихся на банкете преобладали сентиментальные идиоты, так что косноязычие не было оценено по достоинству. Наконец выступавшая поприветствовала моего отца как нового члена их дружной семьи, и гости разразилась бурными аплодисментами. Адская кошечка- инопланетянка номер один получила девять баллов по десятибалльной шкале рукоплесканий.
Кэрол стояла в углу сцены, самодовольно улыбаясь. Этот триумф чувств над красноречием стал ее маленькой победой, скромным успехом, который ей предстояло еще не раз закрепить до окончания вечера.
Когда аплодисменты стихли, официантка выкатила свадебный торт — белоснежное трехъярусное кондитерское сооружение, украшенное одним из самых знаменитых шедевров отца — стулом «Петергоф» из помадой, на котором сидели пластиковые жених и невеста. Очаровательно. Даже чересчур.
Музыканты заиграли свадебный марш, и папа с Кэрол поднялись на эстраду. Вооружившись ножом, Кэрол вырезала кусок торта и высоко его подняла.
— О Боже! — не выдержала я. — Только не говори мне, что сейчас новобрачные будут кормить друг друга тортом!
— Не скажу, — ласково согласился Ник. — Умная девочка, сама догадаешься.
Мне хотелось отвернуться, но я не могла. Это было как крушение поезда — невозможно оторвать взгляд, даже если от ужаса холодеет под ложечкой. Я смотрела, ожидая неизбежного, и думала, как просить денег у отца, который только что принародно запихивал бисквит в пухлый алый рот Кэрол.
Однако, против ожидания, толстенный кусок семислойного торта новобрачная положила на тарелку и подала официантке. Спектакль, к счастью, не состоялся.
— Официантка уносит порцию новобрачных, — сообщил Ник, без особой нужды взяв на себя обязанности комментатора — я и так все видела. — Держу пари, его положат в морозильник, чтобы съесть на первую годовщину свадьбы.
— Ха!
— Ха? — озадаченно повторил Ник (я не часто отвечала односложными гортанными восклицаниями).
— Можно подумать, эта чума протянет целый год, — брякнула я громче, чем собиралась. Тетка Дороти и несколько незнакомых гостей в деловых костюмах в тонкую полоску обернулись как ужаленные. — Я имела в виду торт в холодильнике, — поспешно пояснила я. — Папа с удовольствием съест свою долю раньше.
Тетка поджала губы, но удержалась от замечания и вновь отвернулась к счастливой паре, танцевавшей свой первый супружеский вальс. Я никогда не ходила у Дороти в любимицах.
— А теперь, леди и джентльмены, конец третьего акта. Спасибо, что почтили нас своим присутствием, выход через боковые двери, — сказала я, глядя, как распорядительница свадьбы в черном платье от Шанель увозит торт с танцпола на тележке. — Можем уйти хоть сейчас.
— Мы здесь еще не закончили.
Мои родители не были дипломатами или почетными гостями, которые на торжественных открытиях с перерезанием ленточек стоят бок о бок с султанами и королями, но основами этикета владели вполне.
— Абсолютно прилично уйти со свадьбы после того, как разрезали торт. Наши обязательства как гостей на этом заканчиваются. Ник покачал головой.
— Ты еще не поговорила с отцом о денежном займе, — педантично напомнил он, словно указал ребенку посмотреть сначала налево, потом направо при переходе дороги. Я не забыла о цели нашего прихода. Я ни на секунду не забывала, почему стою на краю пруда с лилиями в горах Адирондака и наблюдаю, как родной отец, которого я едва знаю, женится на женщине, которую я терпеть не могу.
— Сделаю это во время прощания, — сказала я, оглядываясь, чтобы установить, сколько особо
