Последняя сказка братьев Гримм

еще? Я полагаю, она тебя известила?

Куммель молча разжал кулак и протянул хозяину листок. Гримм взглянул на адрес и на мгновение помертвел.

— Фрейлейн просила меня отвести вас туда, — пробормотал Куммель.

— Да. Я понимаю. — Он положил листок в карман и неверной походкой двинулся дальше. — Думаю, нам стоит взять экипаж, как только мы спустимся пониже. Может, пройдешь вперед и перехватишь его? — Куммель поклонился и скользнул вниз по склону. — Пожалуйста, помни, — вслед ему произнес профессор так, что Куммель обернулся и встретился взглядом с его измученными глазами, — я не держу на тебя зла, как, надеюсь, и ты не держишь зла на нас.

Якоб налил кофе в чашку дрезденского фарфора и пошел с ней в кабинет. По пути он улыбнулся Вилли, который, приняв от торговца овощами корзину с морковкой, нес ее на кухню. Обычно братья покупали немного картошки или горошка всякий раз, как фрау Виманн наносила им визит. Вместе с кофе, который они ей подавали, хотя это и ударяло по их бюджету, это было наименьшим, что они могли для нее сделать.

Она уже села в любимое кресло с жестким сиденьем и прямой спинкой, которое стояло в углу, где сходились книжные полки, как раз под портретом пухлой строгой матери Якоба во времена ее молодости. Когда Якоб сел за стол, она сделала глоток. Ей всегда нужно было несколько минут, чтобы восстановить силы, когда она приходила в гости в квартиру на верхнем этаже в доме на Марктгассе. В пятьдесят семь лет поздновато торговать овощами вразнос на оживленных улицах Касселя, но на небольшой ферме в Цверне у нее дочь и шестеро внуков, которых надо содержать. И даже Якоб в свои двадцать семь прекрасно знал, какая шлея может попасть под хвост человеку.

Вилли отсутствовал недолго. Якоб слышал, как он болтал с Людвигом и Фердинандом о проблеме с кухонной печкой, объясняя, что сейчас нет денег ее чинить. Несмотря на щедрость короля Жерома в отношении Якоба, стоимость жизни в королевстве была все еще непомерно высока, и существовал предел, до какого могло доходить жалованье, выплачиваемое одному человеку.

Тем временем в гостиной, он слышал, Лотта болтала с хорошенькой молодой подругой Дортхен Вильд. Будь он свободен, Якоб наверняка нашел бы повод пройти мимо двери в гостиную в надежде, что Лотта попросит его посидеть с ними полчасика. Его симпатия к Дортхен, дочери аптекаря, неуклонно росла. Они ничего не говорили друг другу, кроме обычных формальных фраз, но, казалось, даже эти фразы она произносила с необычайным светом в глазах, что наводило его на мысль, что он ей нравится. У Якоба не было уверенности и чутья Вилли в общении с женщинами, но он восхищался непосредственностью Дортхен, ее нежеланием быть модно утонченной, и переживал, что упускает случай видеть ее.

Фрау Виманн рассеянно пила кофе. Ее слишком нарядная одежда выглядела в этот августовский день пыльной, а под туго завязанным чепцом зачесанные назад седые волосы были мокрыми от пота. Якоб видел в ней много от своей матери: та же беспокойная неподвижность, та же манера изучать его исподтишка. Он бросал взгляд на портрет наверху, откуда все та же пара глаз смотрела и всегда находила его, и ему казалось, будто те же зубы вот-вот обнажатся в улыбке.

— У вас еще недостает сказок для книги? — спросила она наконец, поставив чашку.

Якоб улыбнулся.

— На одну книгу хватает, фрау Виманн, и вскоре она будет опубликована — Бог даст, к Рождеству. А истории, которые вы, будучи так добры, рассказали нам, станут частью второго тома.

Улыбка ее была милой, но не без высокомерия. Как и его матери, ей трудно было поставить знак равенства между сказками и честными деньгами. Но Якоб знал, что ей нравилось внимание, которым ее одаривали они с Вильгельмом, и — что бы она ни говорила домохозяйкам Цверна о холостяках с гладкими руками, которые торопятся записывать каждый ее вздох и каждую отрыжку, — она старалась не пропускать с ними встреч.

— Но мои истории для самых маленьких, — сказала она. — Как же они будут читать их?

— Ну, тогда мама или отец будут читать их вслух, понимаете?

Скептически улыбаясь, она покачала головой. Якоб достал свой блокнот и положил на стол. Он глянул на дверь, ожидая, когда придет Вилли. Без более мягкого брата, чье присутствие, казалось, сглаживало углы комнаты и позволяло каждому, кто в ней находился, ощутить себя в своей тарелке, встреча проходила совсем иначе. Якоб хорошо понимал, что сам он никогда бы не вытянул из рассказчиков все эти сокровища. Настоящие истории должны разворачиваться неспешно, без эмоций, подобно тому, как следует наказывать детей. И раз за разом сердечный Вилли проявлял особый талант, добиваясь того, что им было нужно.

— Итак, фрау Виманн, — провозгласил наконец появившийся Вилли, закрывая за собой дверь и садясь за стол, — что у вас для нас сегодня? Как всегда, мы едва сдерживаем наше нетерпение. «Сказку, сказку, сказку», а?

— Я начну с одной, покороче. — Она улыбнулась, глядя на лепнину под потолком. Якоб уловил важную плавность в ее речи. Словно Вилли, войдя, развязал ей язык.

— Великолепно! — Вилли сел прямее, одернув свой желтый жилет: высокий, с густой гривой волос, изящными чертами лица; из-за слабого здоровья он выглядел лет на десять старше, хотя все же не настолько взрослым, как его брат, сидевший напротив с пером наготове для записи всех возможных подробностей во время первого, обычно беглого рассказа.

— Мне она известна под названием «Капризный ребенок», — сказала она с более явным нидерцверенским[4] акцентом. — Жил да был капризный ребенок, который никогда не делал того, что ему говорила мама. — Она усмехнулась, глаза ее загорелись, словно только сейчас она вспомнила конец истории и с трудом могла дождаться, когда же до него дойдет. — Бог был им недоволен и сделал так, что ребенок заболел. Ни один врач не мог ему помочь, и очень скоро он лежал уже при смерти. — Здесь она сделала паузу, а когда Якоб поднял глаза от записей, на какое-то время задержала на нем взгляд. — После того как его опустили в могилу и засыпали землей, рука его внезапно вылезла из могилы и встала вертикально. Ее затолкали обратно и засыпали свежей землей, но это не помогло. Она продолжала выбираться. — Она снова остановилась, а когда Якоб поднял глаза, взглянула на него с выражением печального триумфа. — Матери ребенка пришлось пойти к могиле и стегнуть руку кнутом. Когда она это сделала, ребенок втянул руку и наконец упокоился под землей.

Воцарилась мертвая тишина.

— Хорошо! — объявил Вилли, легонько хлопая в ладоши, но глядя на брата в ожидании более сдержанного ответа. Якоб, дописывая последнее предложение, не поднимал глаз, потому что знал, что старушка снова смотрит на него, и он еще не решил, каким взглядом ей ответить.

Все истории фрау Виманн волновали его либо ритмом, либо выбором слов, либо тем, как она вызывала в воображении иную эпоху или иное время его собственной жизни, казавшееся древнее всего, что он мог вспомнить. И эта сказка тронула его. Он как будто знал того мальчика, знал его мать и — что самое странное — знал, что похороненный ребенок не был мертв, а просто плавно перешел в какое-то другое место; возможно, в другой мир, для которого его вредный характер больше подходил.

— Отлично, — сказал он, вновь водя пером. Входная дверь хлопнула: хорошенькая Дортхен ушла. — Да, эту второй раз рассказывать не нужно. И он наконец упокоился под землей. — Рука его дрожала, губа тоже, когда он наклонился, чтобы подуть и высушить чернила.

— Ты поместишь это в свою книгу? — спросила фрау Виманн. Это прозвучало как насмешка. Якоб лишь взглянул на Вилли, который улыбнулся, не вступая в разговор. В отличие от Якоба, он, несомненно, хотел «одеть» сказку: дать имя ребенку, описать кладбище, добавлять детали, пока белые косточки остова не скроются из виду. Братья уже расходились во взглядах на эти вещи.

— О, мы возьмем ее! — сказал Якоб. — И — я искренне надеюсь — именно в том виде, в котором вы ее поведали.

Вильгельм почувствовал, как много это значит для Якоба, и приятной улыбкой выразил свое согласие. Затем он закашлялся — мягкий дребезжащий кашель быстро достиг крещендо; это заставило Вильгельма извиниться и отвернуться. Тем временем в открытое окно с улицы донесся шум голосов. Якоб поднялся и подошел посмотреть.