«бомж». Павел был именно бомж с недействительным паспортом. За полгода он заработал деньги, но его социальный статус от этого не менялся. Из года в год он снимал на зиму дешёвое жильё. Как правило, оно было наихудшим, так как лишь хозяйка наихудшего жилья соглашалась впустить в дом собаку. Так Павел провёл ещё одну зиму, нашёл очередную работу и поспешил увести Бичку из опостылевшей развалюхи.
Дороги нужны были и в эпоху реформ, так что без работы Павел не сидел. Чинили старые дороги, а в последнее время даже строили новые. Павел больше не был бригадиром, то ли потому, что постарел, то ли потому, что бригада отличалась от прежних. Она состояла из молдаван, и, естественно, возглавлял её свой. Но у Павла был настоящий опыт, работодатели помнили его и знали ему цену. Да и сама бригада быстро убедилась, что без Павла им не обойтись. Так что с Павлом не просто считались, Павла слушались.
Когда у них на стоянке появилась девчонка, Павел чуть было не подумал, что Ларка вернулась, но вспомнил, сколько лет прошло. Он даже назвал было её Ларка, и она откликнулась, потому что звали её если не Ларка, то Кларка, она тоже сбежала из детского дома и тоже шлялась в поисках неизвестно чего. Кларка пристала к бригаде, но, в отличие от прежних бригадников, молдаване не приставали к ней. Все они были люди семейные, даже если неженатые, и вели себя осмотрительно на чужой стороне, Кларка приняла их сдержанность за пренебрежение и огорчилась, почувствовав свою ненужность среди них, ибо если не для этого, то для чего ещё она нужна? Не стряпать же… К тому же стряпать она и не умела. Всё-таки её кормили и не прогоняли, но она застеснялась бы и сама ушла бы, если бы не Павел, Он выказывал к ней интерес, который она принимала за нечто для себя привычное. Каждый вечер он уводил её от костра в чащу. Бригада молчаливо признавала право Павла на Кларку и не вмешивалась в личную жизнь этой русской пары. Но между ними ничего такого не было. Казалось, Павел сам был не прочь сделать то, к чему Кларка привыкла, но у них ничего не выходило. Павел с горечью думал, не от того ли, что он стареет. На самом деле ему, им обоим, мешала Бичка, не отстававшая от них ни на шаг. Она не просто сопровождала их и не просто ласкалась, она взвизгивала, протискиваясь между ними или вспрыгивая на них как раз тогда… Отогнать её было невозможно, да и Кларка начинала стесняться после такого вмешательства.
Прошло лето, наступила осень, расчёт с бригадой был произведён. Ни Павлу, ни Кларке возвращаться было некуда, может быть, потому они и не расстались. Теперь уже ни одна хозяйка не соглашалась сдать комнату стареющему незнакомцу с просроченным паспортом без регистрации, с неряшливой собакой и с девчонкой, доводящейся ему неизвестно кем. Ночь застала Павла с Кларкой и Бичкой в лесу под навесом, где летом сушили сено. Сквозь остатки крыши лил холодный дождь. Они могли согреться одним способом, прижимаясь друг ко другу, но между ними с неусыпной бдительностью оказывалась Бичка.
Когда наконец забрезжил рассвет, Павел увидел за ошейником у Бички клочок бумаги, которого не замечал раньше. Бичка охотно позволила вытащить клочок у неё из-за ошейника, Павел расправил этот клочок и прочитал адрес своей старой московской квартиры. Этот адрес ему показывал следователь при опознании мёртвой женщины с лицом, попорченным болотными зверями…
Аверьян замолчал. Несколько слушателей, теснившихся в его келейке при мочаловской церкви, ждали продолжения.
— А что же было дальше? — не вытерпел один.
— Собака умерла в этом году, — сказал Аверьян. — Павел поставил у неё на могиле крест; ему велели крест убрать, как-никак в могиле собака. Он послушался, а на другой день на могиле опять появился крест и тюка стоит.
— Значит, Павел устроился?
— Да, он теперь сторож у нас в доме ребёнка. А Клара (я крестил её именем Калерия) работает там же нянечкой.
— Что ж, они так и живут, как брат и сестра? — спросил кто-то с неуместной: иронией.
— Ну, почему же… Как отец и дочь, — ответил Аверьян.
13.03.2006
Секретные сёстры
В своем назойливом хождении по инстанциям Алиса Ефимцева добралась, наконец, до Анатолия Зайцева. При этом она не просто пришла и ушла, чтобы идти дальше или выше (она выражалась и так, и так), она стала форменным образом осаждать его кабинет. «Поймите, мы же угрозыск, — отбояривался Анатолий Валерьянович, — к медицинским учреждениям мы не имеем никакого отношения», но генеральша не отставала. Она доказывала, что только товарищ Зайцев, легендарный следователь (как она выражалась) может спасти жизнь её мужа-героя. «То, что осталось в нём от жизни», — не удержался Толя наедине с Аверьяном (генеральша с красными пятнами, проступающими на щеках сквозь аляповатый макияж, только что ушла), Против Толиного ожидания Аверьян проявил интерес к ситуации генеральши, и Толя подумал, что заинтересовался он ею как священнослужитель, а не как бывший сотрудник угрозыска, ибо следователю здесь вроде бы и делать нечего, а православному священнослужителю предстояло нечто решать. В самом деле, как исповедовать человека, который не только не может говорить, но и вряд ли что-нибудь слышит, тем более как причащать того, кто не может… глотать? Оставалась только глухая исповедь и елеосвящение, оно же соборование, как традиционно было принято с больными, не приходящими в сознание, но в Трансцедосе доктора Сапса, как в светском лечебном учреждении, не допускались никакие религиозные обряды. Доктор Сапс признавал и даже подчёркивал, что случай генерала Ефимцева особый, но для совершения такого обряда, как соборование, требовалось согласие кого-нибудь из ближайших родственников, а генеральша Ефимцева такого согласия категорически не давала. «Нас этому не учили», — повторяла она почти так же, как сам генерал сказал бы в своё время; «Служу Советскому Союзу!» Аверьян и на этот раз отказался противопоставлять человеческой жизни, пусть едва теплящейся, вечное спасение, которое и есть истинная жизнь, К истерическим претензиям генеральши он отнёсся как нельзя серьёзнее.
Алиса Викторовна требовала, чтобы из палаты генерала удалили двух медсестёр. Они дежурили у его постели практически бессменно, не только без выходных, но даже без перерывов. Когда исчезала одна, оставалась другая, но чаще всего в палате присутствовали обе. Когда героя-генерала показывали по телевизору (всё реже и реже), медсёстры непременно были в кадре. Это особенно раздражало генеральшу. Считалось, что она ни на шаг не отходит от постели мужа, третий год лежащего в коме. СМИ должны были поддерживать неукоснительно такое представление о её самоотверженности, но подобная неукоснительность при самом благожелательном отношении к супружеской преданности невозможна была без расходов. Очевидно, и уход за генералом требовал средств, не говоря уже об особой палате и дорогих лекарствах. Доктор Сапс неоднократно заявлял, что пребывание генерала в Трансцедосе финансируется Трансцедосом, но такие декларации никогда не следует понимать буквально. Средства приходилось выбивать или выпрашивать, а для этого Алиса Викторовна должна была отсутствовать в палате всё чаще и дольше, так что её даже устраивало, когда на экране вместо неё появлялась одна из медсестёр, такая же, как она, пухленькая блондинка, которую многие зрители принимали за генеральшу. Но Алиса Викторовна всё равно приходила в ярость, когда белокурую сестрицу показывали вместе с темноволосой напарницей, а когда та, не дай бог, появлялась на экране одна, генеральша просто рвала и метала.
Темноволосую генеральша обвиняла в том, что та пыталась провести в палату генерала подозрительного молодого человека неславянской внешности, как и она сама. Генеральша остановила незаконного посетителя, заявив, что в палату он проникнет лишь через её труп. У персонала больницы было, правда, своё мнение по этому поводу. Уверяли, что пришлого юношу остановила другая медсестра, блондинка, которую нередко принимали за Алису Викторовну, чем она и пользовалась иногда, как сказано. Молодой человек мог оказаться и киллером, принимая во внимание ситуацию вокруг генерала. Машина генерала подорвалась на взрывном устройстве, когда генерал ехал брать легендарного полевого командира Усмана Гази-Хаджиева. Так, по крайней мере, произошедшее было представлено в средствах массовой информации. Но тут начинались неясности и загадки. Кто был ближе знаком с обстоятельствами странной войны, ведущейся на Кавказе, тот с трудом верил, что Усмана можно было бы так-таки брать, пусть даже
