Макс не думал об этом. Он пользовался предлогом, чтобы протянуть их несколько драгоценных мгновений наедине.
Хотя сейчас характерная для Митци неторопливость, похоже, внезапно покинула ее. Мягким движением широко раскинув ноги, она ввела его член в себя.
— Прости, мне нужно было почувствовать, как ты входишь в меня. Хоть на мгновение. Хоть на мгновение…
В этот момент раздались жуткие вопли сирен, возвещавших о налете; звуки были тем более зловещими, что весь день их не было слышно.
— О господи…
Это были не сирены. Насколько он понимал, двести немецких бомбардировщиков приближались к Мальте с указанием стереть с лица земли дом номер восемнадцатой по Уиндмилл-стрит. Ничто не могло сравниться с чувством, когда Митци легла на него.
— Я могу остановиться, если ты хочешь, — поддела она его. — Наверное, мы должны…
Он положил руки ей на бедра и прижал к себе. Она только вздрогнула и чуть изменила положение, чтобы ему было удобнее.
— Боже мой, как мне хорошо с тобой. Еще немного — и будет чересчур.
Его руки легли на ее маленькие крепкие груди; под материей отвердели соски. Она прижала его кисти, удерживая их на месте.
— У нас еще есть время найти убежище, — расслабленно сказала она.
— Я думаю, что уже нашел надежную гавань.
Шутка была полна детской жестокости, но Митци рассмеялась, уловив ее смысл — намек на Лайонела и его подводников. Макс уже знал от нее, как они любят употреблять такие выражения, когда речь заходит о женщинах. Выражения типа «поднять перископ» или «зарядить торпеды» то и дело встречались в их жаргоне.
— Если только баки не взорвутся у тебя слишком рано.
Этого он раньше не слышал, и они захихикали, как два шкодливых школьника.
— Я чувствую, когда ты смеешься, — сказал Макс.
— А когда я делаю вот так?..
Она стала медленно и ритмично двигать бедрами, напоминая, что на деле они не слились воедино, не стали одним существом.
Далекий грохот тяжелой батареи напомнил, что прожекторы нащупали первого из рейдеров.
— Можно не спешить, — шепнула она.
— Скажи это нашим немецким друзьям.
— Пусть они делают что хотят. Мы неприкасаемые.
— Это я и имею в виду.
— Как и я. И если мне суждено умереть, я хочу, чтобы это было вот так, чтобы ты был во мне.
Там он и оставался. И еще долго после того, как стало ясно, что целью была Валлетта, долго после того, как первые бомбы со свистом и грохотом пошли на цель, он продолжал оставаться в ней. И когда небеса грохнули и раскололись, они вместе повернулись на кровати. Жуткий взрыв тряхнул здание, но их тела продолжали содрогаться. И когда налет достиг апогея, они тоже напряглись, словно их отчаянный вызов мог прогнать этот смертельный шторм.
Это они и сделали, и их крики, говорившие об освобождении, слились с рокотом последних бомбардировщиков, уходивших домой на Сицилию, и провожавшими их несколькими последними разрывами.
Влажные и усталые, они долго лежали в объятиях друг друга, наслаждаясь странной тишиной, и едкий запах кордита проникал в комнату через портьеры.
— Это было… ничего подобного я в жизни не испытывал, — признался Макс.
— Земля и под тобой качалась?
Они тихонько засмеялись, поцеловались и теснее прижались друг к другу.
— Я говорила тебе, что они нас не тронут.
— Они были чертовски близко.
На пике рейда чудовищный взрыв потряс здание до самого основания — наверное, мина на парашюте, которую один из расчетов «бофоров» снял до того, как она успела приземлиться.
Снаружи на одной ноте прозвучало сообщение, что «Налет окончен».
— Они вернутся, — сказал Макс.
Теперь они знали развитие событий. Кессельринг всю ночь будет бросать самолеты, меняя цели. Сомнительно, что Валлетту ожидает еще один налет, но исключать такой вероятности не стоило.
— Может быть, тебе стоит уйти, — сказала Митци.
— А может быть, я не хочу. Может, я хочу понять, почему ты меня сюда пригласила.
— Ты знаешь причину. И я знаю, что ты знаешь, потому что Лайонел рассказал мне днем. Он встретился с тобой на базе подлодок.
— Это верно.
— И вы, наверное, весело провели время? Как давно вы знакомы? Три дня? Четыре? Неделю? Дольше?
— Хьюго рассказал мне…
— И ты не подумал поделиться со мной?
— Он упомянул об этом позже, после того как мы с тобой поговорили.
С минуту Митци лежала молча.
— Прости, но выглядит так, словно я последний человек, который услышал, что покидает остров.
— Ты должна радоваться. Дела тут еще долго не улучшатся.
— Александрия звучит как-то мрачновато.
— Ну уж нет.
Ему понравилось время, проведенное в Александрии, хотя его восторженная оценка этого места, видимо, объяснялась тем фактом, что он прибыл прямо из Атбары, пустынного, продуваемого ветрами угла Судана, где провел пару нелегких месяцев на курсах разведки.
— Бар в Виндзорском дворце стоит того, чтобы его навестить, — сказал Макс. — Коктейли у них непревзойденные.
— Господи, прямо блестящее будущее по Бедекеру.
— Я просто говорю, что здесь самое плохое место. По крайней мере, ты не будешь каждый день опасаться, что тебя разорвет на куски.
— Лайонел уверен, что Александрия падет.
— Значит, он должен поговорить с Эллиотом.
— Эллиотом? Что он вообще знает?
— Явно больше того, чем хочет показать.
Митци поцеловала его в губы.
— Ты такой нежный и искренний.
Часть его ощетинилась от снисходительного тона Митци, и если он не отреагировал, то лишь потому, что хотел вернуть разговор к ее скорому отбытию по причинам, которые не позволили бы назвать его ни нежным, ни искренним.
— Лайонел сообщил точно, когда он уходит?
— В понедельник. Они все еще заняты ремонтом. Его лодка уйдет последней.
Четыре дня — это пустяки. Он должен шевелиться быстрее.
— Он сказал, что ты еще ненадолго останешься, может, переберешься к Рейндольсам в Сент- Джулиан.
— Ни в коем случае. Офицер из службы морского транспорта на следующий день посадит меня в Калафране на гидроплан.
— И что тогда? Простимся?
— Скорее всего. Но я не могла отбыть, не поговорив с тобой.
— Звучит интригующе.
