отрицать внезапный приступ страха, когда она проверяла его, уверенная в его реакции, предполагая, что попросит развод у Лайонела и выйдет за него замуж. Это как-то не сочеталось с тем будущим, которое он планировал для себя: архитектор, возводящий город, который хочет оставить свой след в искусстве. В своих мечтах он не мог найти место для ребенка и опороченной бывшей жены морского офицера. О себе он думал меньше всего.
Макс попытался успокоить себя альтернативой. Он мог быть таинственным джентльменом, который наблюдает за футбольным матчем «Кольта» против школы соперников, сдерживая радость, когда его сын, прорвавшись сквозь оборону соперников, на последних секундах игры забил победный гол. Это не сработало. Лайонел вторгся в его фантазии, пристроившись рядом с ним у боковой линии:
— Привет, старина, что привело тебя сюда?
— О, ничего особенного. Вон тот молодой человек с прекрасной фигурой, которого ты всегда считал своим сыном, на самом деле — продукт краткого, но страстного любовного романа, который я имел с твоей дорогой женой во время нашего пребывания на Мальте.
— Признаться, я этого как-то не заметил.
— Без сомнения, дорогой друг, но кто может осуждать тебя. Мы вели себя очень скрытно.
Все сценарии, которые он придумывал, рушились и превращались в абсурд, оставляя его мучительно выбираться из созданного им мира.
Прошлое и настоящее давали больше, чем убежище. Макс сознавал, что к нему приходит какое-то странное ощущение силы от возможности стать отцом. Он чувствовал, что ему предстоит стать примером, освещать путь следующему поколению. Макс понимал, что это сантименты, но, по крайней мере, они давали душевный комфорт.
Минуло пять часов, когда Макс услышал стук в дверь. Сначала он подумал о Митци, но потом вспомнил, что у нее нет ключа от нижней двери. Затем подумал о соседе, молодом скульпторе, который жил этажом ниже, учился в художественной школе на Олд-Бейкери-стрит и зарабатывал себе на жизнь тем, что делал благочестивые скульптуры Богородицы, которые обеспечивали его хлебом с джемом. Но тут он вспомнил, что скульптор давно перебрался к родственникам около Зейтуна, где бомбы падали не с таким убийственным постоянством.
Макс натянул шорты и побрел к входной двери.
— Кто тут? — спросил он.
— Басуттил.
Это имя ничего ему не сказало, пока низкий грубоватый голос не уточнил:
— От Лилиан.
Он отодвинул задвижку и открыл дверь. В темноте оказалось трудно рассмотреть Басуттила, ясно было только, что он невысок ростом, с округлыми плечами и на голове у него что-то странное.
Это была, так сказать, соломенная шляпа. Мятая и в пятнах, она выглядела так, словно ее вытащили из развалин разбомбленного здания. Это стало ясно, когда они оказались на кухне и Макс зажег свечу.
Басуттил оглядел пустое помещение. Трудно было предположить, сколько ему лет, трудно было представить, что у него под шляпой — то ли голый череп, то ли копна волос. Лицо у него было худое, с собачьим выражением, словно кто-то выпустил из него весь воздух. Глаза же по контрасту были блестящие, живые и беспокойные.
— Она не назвала телефон, так что я взял и пришел.
— Вы приятель Лилиан?
Как-то было трудно представить это.
— Я знакомый брата кузена ее дяди.
— Вы полицейский?
Макс очень ясно изложил все Лилиан: это должен быть человек, который знает все хитрости и уловки, человек, обладающий властью. Стоящий перед ним человек вряд ли отвечал этим требованиям. Вряд ли его можно было осуждать за большой карбункул на шее, но для человека, который считался стражем закона, у него был какой-то затрапезный вид.
Басуттил расстегнул свою пыльную куртку, и на поясе блеснул пистолет.
— Центральное управление разведки. Пять лет инспектором.
Макс попытался сделать вид, что он не на шутку удивлен.
— Хотите чаю?
— Единственное, что я хочу.
Это было не совсем правдой. У Макса еще была трехпенсовая шоколадка, которую он держал для особых случаев. Он не был уверен, что случай будет особым, но тем не менее прихватил ее. Гость съел шоколадку еще до того, как вода вскипела.
У Макса были свои контакты в департаменте полиции — люди, с которыми он общался каждый день по поводу числа раненых; и порой ему хотелось рискнуть и пойти в рейд с одним из них. Когда чай вскипел и они сели за стол, он стал чувствовать себя раскованнее.
— Я вижу ваши глаза, — сказал Басуттил. — И я вижу, что они несчастны. Так что прежде, чем стану задавать вопросы, я расскажу вам о Басуттиле. Я родился в 1901 году в небольшом доме рядом с Сидживи. Мой отец выращивал зерно. Кроме того, у него были козы, шесть коз…
О господи, подумал Макс, он сейчас станет называть их по именам.
Басуттил вдруг разразился хохотом, схватив Макса за предплечье. Глубокие морщины пролегли у него в углах рта.
— Ваше лицо! — выдохнул Басуттил. Когда оправился настолько, что рискнул сделать еще глоток чая, он добавил: — Это хорошо для моей работы, когда люди смотрят на меня так, как вы.
Выяснилось, что его работа заключается в том, чтобы смотреть и узнавать. Вряд ли стоило удивляться, что в гарнизоне из двадцати шести тысяч человек было несколько гнилых яблок, но Макс был поражен подлинным размахом разложения. Басуттил не говорил о тех, кто сидел на гауптвахте «за нарушение порядка и дисциплины»; он рассказывал о более серьезных вещах: рэкетирах, грабителях, насильниках и убийцах. По его словам, именно он разоблачил преступников, ответственных за кражу в сентябре пятисот ящиков виски из грузов конвоя. Кроме того, он арестовал капрала, который перерезал горло солдату во время ссоры из-за девушки. Он выложил мрачный перечень других преступлений, совершенных британскими военнослужащими, которые он расследовал, хотя и не всегда успешно.
С одной стороны, Макс чувствовал себя до смешного наивным, жертвой той самой пропаганды, которую он же распространял, с другой стороны, его устраивало такое незнание. Тот факт, что он понятия не имел о подобных вещах, позволял предполагать, что такие люди, как Басуттил, привыкли держать язык за зубами в том, что касалось их работы. Именно это Максу и было нужно от него.
— Возможно ли, что уже идет расследование?
Басуттил покачал головой:
— Я бы знал.
— Разве что за него взялась военная разведка.
— Я бы знал.
Лилиан все подробно рассказала Басуттилу, но ему были нужны детали, подробности, которые он аккуратно записывал в потрепанный блокнот.
Его заинтриговала идея, что убийство могло быть делом рук вражеского агента, но куда больше его заинтересовали подробности встречи в офисе вице-губернатора. Он попросил дать подробное описание внешности всех присутствовавших.
И все-таки самый главный вопрос касался оторванной наплечной нашивки, найденной в руке Кармелы Кассар. Он хотел знать, где можно было бы приобрести такую вещь в случае необходимости ремонта формы. Макс мог дать ему название военного розничного магазина в Валлетте, облюбованного подводниками, потому что Лайонел вечно стонал по поводу «Гристи». Обращало на себя внимание, что орденская колодка Лайонела была в полном порядке с начала года, словно доставка его наград на осажденный остров была куда важнее, чем горючее, оружие и продовольствие.
Басуттил дал понять Максу, что время работает против них и что шансы на успех невелики.
— Вы должны были раньше встретиться с Басуттилом.
— Есть куча вещей, которыми мне приходится заниматься, — оправдался Макс. — Послушайте, я не
