закрывает глаза. Я показывала все свои прелести волне, а она, дура, начинала почему-то плакать и кипеть белой пеной, протягивала свой язык на берег и приносила мне подарки. Но я отвергала ее дары, ибо не люблю тех, кто плачет. Ухаживала за мной и ночь. Я говорила ей: «Принеси мне из своего сада две звезды». А она мне в ответ: «Звезды — это ведь мои глаза. Как же я вырву их?» Схватила я пригоршню воды и швырнула в нее — появилась роса. Уговаривала меня ночь, упрашивала остаться с нею, но я отвергла ее — не выношу тех, кто не может пожертвовать своим глазом ради любви. Витала я среди туч и облаков и, когда они закрывали лик луны, говорила тучам: «0 тучи, тучи, улыбнитесь!» Отвечали они: «Нам дано только хмуриться, а не улыбаться!» Дунула я на них и рассеяла по белому свету — не переношу хмурых. Тот, кто не улыбается даже в беде, сам становится жертвой печали. Оседлала я ветер и говорю ему: «Вырви для меня с корнем ливанский кедр. Я хочу, чтобы он рос на моих подводных горах». Запричитал ветер: «Кедр считается святым, божьим деревом. Корни его глубоко в земле. Как я вырву его?» Посмеялась я над благоразумием и бессилием ветра. И обратилась я тогда к грому: «Молчание сфинкса более красноречиво, чем твое грохотанье. Если ты могуч, заставь сфинкса заговорить. А не станет говорить, порази его стрелами молнии. Или развороти самую огромную пирамиду и сбрось ее в Нил, чтобы он вынес ее на скалы, к морю». Но и гром оказался бессильным. Он только громыхает и выдает силу молнии за свою. Обратила я свой взор к молнии, но, увы, она уж очень быстро сверкает и сразу гаснет. Нет, никто не может сравниться с тобой! Прислушайся! Человек земли уже совсем близко, мой любимый. Что ты с ним сделаешь? Бросишь на него бурю? Ты приказал ей?»
Заглянула царица в глаза царя и увидела в них растерянность. «Что с тобой, любимый? Почему ты не отвечаешь? Почему не приказываешь буре?» И вдруг царь развел беспомощно руками: «Я уже приказал. Буря бушует повсюду, но он обогнал ее и проник к нам!» Встрепенулась царица: «Как, этот человек земли сумел покорить ее?! Он проник через ее преграды?! Осмелился бросить вызов ее могуществу! Так спускайся в глубину моря и закрути его в водоворот. Прикажи: «Летите, воды, ветры и молнии! Остановите его! Залейте его корабль! Рвите его паруса! Сломайте мачту, руль! Разбросайте на части его корабль!» Сзывай, царь, всех подданных морского царства. Зови под свои знамена всех полководцев и воинов! Иди и сражайся с ним! А меня оставь здесь, мой любимый. Я уже не боюсь, я знаю этого пришельца, знаю этого человека земли, знаю его и…» И скрылся в пучине царь. Взыграло море. Разверзлись глуби морские. Рассвирепел ветер. А человек продолжает плыть — все ближе и ближе… Царица стоит на волне и не может отвести от него взора: «Это он, я узнаю его. Как он красив, этот человек земли! Какой он смелый и сильный! Он стоит по пояс в воде. В разорванной рубахе, с растрепанными волосами, с разгоряченным лицом, с горящими глазами, он крепко держит в мускулистых руках руль, направляя корабль на волны. Ветер хлещет ему в лицо, волны перекатываются через корабль, обдают человека с головы до ног, но вода стекает с него, как серебряный поток. Наконец-то разверзлось море. Парус накренился и, кажется, рухнул. Ура! Победил мой царь, мой повелитель… Но что это? Парус снова поднимается над волнами. Выбирается на гребень волны и снова устремляется вниз. Человек сам устоял и сумел поднять парус. Поднял и удержал его своими сильными руками. Парус качается, трепещет, накренился и, кажется, проваливается в пучину. Но вот он снова поднимается. О, какой же упрямый этот человек, стоящий у руля! Какой он смелый! Какой прекрасный моряк! Но тебе не победить моего повелителя. О ветры, рвите его одежду, поломайте его руки, разбейте руль. О могучий гром, оглуши его! Ослепи его, молния! Уничтожь его, буря!»
Но Таруси не слышал уже ни громыхания грома, ни завывания ветра. Прислонив голову к стене, он так и заснул на стуле, не досказав самому себе эту прекрасную легенду, которую он услышал когда-то от одного моряка…
ГЛАВА 13
— Таруси! Таруси!
— Ну, чего тебе?
— Вставай! У тебя шея не переломилась? Как это можно спать на стуле?
— Можно, как видишь. Сел вот и уснул. Который час?
— Поздно. Посмотри, солнце как высоко!
Таруси сладко потянулся, так что даже хрустнули суставы. Попытался встать, но не смог — ноги затекли. Потер виски и покрасневшие от сна глаза. Попросил Абу Мухаммеда приготовить кофе.
Абу Мухаммед молча скрылся за стойкой. За время их совместной жизни Абу Мухаммед хорошо усвоил, что спрашивать сейчас о чем-либо Таруси бесполезно, все равно он ничего не добьется. И уж совсем ни к чему отчитывать его за то, что шатался где-то в такую шальную погоду. Пусть лучше выпьет сначала чашку горячего кофе. Оба они проснулись в это утро в мрачном настроении. Абу Мухаммед видел во сне своего сына, который умер от туберкулеза в Тартусе несколько лет назад. Таруси снилось море, его «Мансура», и еще во сне он все дрался с Салихом Барру. И у того и у другого сны были несвязные, отрывочные, сумбурные. Они напоминали скорее кошмары, после которых обычно просыпаешься еще более усталым, с тяжелой головой и в удрученном состоянии.
Абу Мухаммед распахнул дверь, и кофейню сразу залили солнечные лучи. Таруси зажмурился, затем широко открыл глаза и увидел гладкое как зеркало море с играющими на нем солнечными бликами. Море, казалось, улыбалось земле, земля — солнцу. Весь мир был залит светом, радостью и покоем. Таруси, захватив чашку кофе, вышел и сел на камень у края скалы. В это светлое, безмятежное утро под ласковыми лучами солнца он тоже вдруг ощутил неизъяснимую радость и счастье жизни. Омытые дождем скалы и камни так и сияли, купаясь в ласковых лучах солнца. Уставшие после бури волны лениво ластились к берегу, будто заигрывая и прося прощения за вчерашнее буйство. Белые чайки, которые вчера перед бурей с тревожным криком кружили над водой, теперь, почувствовав себя в полной безопасности, беззаботно парили над лазурной гладью моря. Рыбаки, спустившись к своим фелюгам и лодкам, приводили в порядок разбросанные ветром снасти и все свое нехитрое хозяйство. Вот они — кто с сетью, кто с удочкой — идут к морю, надеясь на богатый улов. И в предвкушении его глаза рыбаков уже заранее светятся радостью. Если даже не повезет, они все равно благодарны аллаху, пославшему после бури такое прекрасное утро.
Один за другим в кофейню стали подходить завсегдатаи: кто с сетями, чтобы их тут же починить, кто подкрепиться кофе перед тем, как спуститься в порт, кто-то уже шел с небогатым уловом, держа, как копье, удочку на весу, а кое-кто приходил в кофейню, чтобы просто убить время.
Появился и Халиль Арьян, с опухшими, покрасневшими глазами, отекшим лицом, взъерошенными волосами. Бедняга, очевидно, еще не пришел в себя после вчерашней «рюмки лекарства». Хмель пропал, а заботы остались. Наступил новый день, и надо думать, как заработать опять кусок хлеба.
— Как чувствуешь себя, Абу Мухаммед? — бросил он мимоходом. — У тебя случайно нет наживки?
Он выпил чашку кофе, взял свои удочки, баночки, маленькую корзинку и не спеша направился к берегу.
В кофейне начался обычный трудовой день. Точно каждый в свой час приходили постоянные посетители. Одни заказывали чай, другие — кофе, третьи — наргиле. Все плотнее становилось облако табачного дыма. Громче звучали голоса.
Немного позже обычного пришел Ахмад. Едва переступив порог, он закричал:
— А ну, кто хочет переброситься в басиру?
Абу Мухаммед недовольно покосился в его сторону: «Ну вот, явился, паршивец. Опять поднимет шум-гам!»
Около десяти часов в кофейню вошли полицейские, которые накануне наведывались дважды. Таруси поднялся им навстречу.
— У вас какое-нибудь дело ко мне? — спросил он сухо.
— Нет, просто так зашли… Ты что, посетителям не рад?
— Почему же? Гостям всегда рады. Кофёйня для всех открыта. Добро пожаловать! Только вот беда — угощать нечем. Война. На рынке ничего хорошего не найдешь, разве что чесотку можешь подцепить от приблудных собак.
Полицейские, поняв намек Таруси, натянуто улыбнулись. Чесотка в самом деле стала бичом для всего
