воздухе стали носиться черные шайтаны, сверкали молнии и волны вздымались к самому небу, и я видел, как сухопутные звери съежились, охваченные страхом, словно их души ушли в пятки…
— Мы говорим не о тебе. Тебя-то, отец Саида, ничто не страшит.
— Нет таких, кто ничего не боится. Смелый тоже боится, но не дает страху одолеть себя. В этом вся и разница. Боритесь, сопротивляйтесь, где бы вы ни были. Вот чему научила меня жизнь.
Скажет он так или что-то вроде этого и замолкает. Кажется, что он охвачен каким-то особым чувством, что в такие минуты его пронизывают воспоминания о совсем ином мире, в водах которого растворяются лучи света, дно пересекают долины, покрытые зеленой муравой, горные хребты с пещерами и гротами, в необъятном просторе движутся живые существа, прорастает трава, пробиваются чашечки белых роз, а он восседает среди этого диковинного мира с короной на голове, окруженный русалками. Они поют, звучат их нежные, мелодичные голоса, их стан прорисовывается сквозь прозрачную ткань воды, их стройные тела прекрасны, как тела богинь, упруго покачиваются их груди, торчат острые соски в центре хрустальных округлостей.
Хоть он не был красноречив и не любил хвастаться своими морскими приключениями, романтика ушедшей молодости продолжала властно повелевать его поведением. В глубине души он верил в те морские истории, которых немало наслушался за долгие годы скитаний по морям, представлял себе, что это он, мифический герой, принц, спускается в глубины моря и там, в садах, прекрасных, как сады при дворцах султанов, прогуливается, влюбляется в русалку, поет и от его пения колышется морское дно, а ночью при полной луне выходит с русалкой на поверхность, гуляет по берегу, по песку, среди скал, целует свою возлюбленную, раздаривает рыбакам жемчуга и кораллы, беседует с моряками; и ночь после забот трудового дня приносит отдых, наслаждение и его возлюбленная знакомится с обычаями и радостями его родного племени — моряков.
Квартал, в котором он жил в городе Мерсине, был беден. Это был квартал моряков и рыбаков, городское дно, где на каждом шагу встречаешь чудеса. Примитивная планировка, здания незамысловаты, по прихоти строителей дома либо толпятся, как люди на воскресном базаре, либо разбросаны, и большинство строителей живут здесь же, в этом или соседних таких же бедных кварталах. Институтов они не кончали, профессию приобретали практикой и были, наверное, недостаточно искусны, но никому не было до этого дела. Просто так у них было принято: строить глиняные или деревянные лачуги, разделенные узкими, кривыми переулками, лачуги, которые налезают друг на друга, подпирают друг друга, дружат, враждуют между собой и злобно дают отпор посторонним и так же злобно дерутся друг с другом.
Квартал располагался на холме, на западном его склоне, нисходящем к морю, где многие дома жмутся к самой воде. Перед домами обычно валяются лодки, весла, якоря, железные цепи, сети. Здесь пустые лавки, народные кафе, курильни гашиша, контрабанда, торговля рыбой. Всюду царство мух, затхлости и зловония. Здесь жгучее солнце летом и холод зимой, огонь горит в жестянках или прямо на песке, моряки носят шерстяные ермолки, ходят в шароварах — черных и белых — или в нижнем белье, большей частью голубом. Здесь женщины, дети, куры, собаки, скот и все прочее, что превращает квартал в яркий карнавал красок, одеяний, лиц.
В этом пестром хаосе, в этом приморском квартале, нищета которого бросается в глаза, как ребра нищего индуса, где мужчины добывают пропитание из пасти волн, родился Саид Хаззум, старший ребенок в семье. Его отец, Салех Хаззум, эмигрировал морем из Латакии и осел в Мерсине. Здесь он нашел таких же, как он, пришельцев из разных прибрежных стран: авантюристов, бездельников, бродяг, моряков, рыбаков, рабочих разных профессий; эта разношерстная, разноязыкая и противоречивая братия попала сюда в поисках приюта, убежища, места на берегу, где можно сладить лачугу из дерева, украденного в порту или добытого в окрестностях города любыми недозволенными путями.
По Анатолии протекает река, впадающая в море в северной части города, полноводная, глубокая и широкая, вполне подходящая для речного судоходства. Разные суда, катера, баржи перевозят по ней различные товары и зерно из глубины материка к морю. На реке работали многие моряки — жители бедняцкого квартала.
Река протекает меж широких полей, извивается среди гор, несет свои воды по равнине к устью у подножия других гор. На всем ее протяжении расположены города, поселки и деревни, а в них — небольшие порты для погрузки и разгрузки товаров. Там же скапливаются и крестьяне, пользующиеся речным транспортом для поездок между внутренней частью страны и морским побережьем.
Водная артерия несет плодородную жизнь равнине и окружающим ее горам. Земля здесь черноземная, весьма пригодная для выращивания хлопка и зерна. Весной долина покрывается бесконечным ярко-зеленым ковром. Лесистые горы, обступившие долину издалека, образуют высокие зеленые плато. Речники взирают на них с почтительным благоговением и, проплывая мимо, радуются, словно оказались в райских кущах.
На маленьком судне, ходившем по широкой реке, работал Салех Хаззум. Ему здесь нравилось. Весной и летом ласкали взгляд зеленые просторы, было где разгуляться его фантазии. Повсюду росли цветы: нарциссы, пионы, ландыши; они доставляли ему особую радость. Когда судно шло среди гор, где сосна, дуб, самшит и мушмула, переплетаясь с двух сторон над рекой, образовывали зеленый шатер, оставлявший на прозрачной, чистой воде пляшущие тени, они казались прекрасными картинами, созданными самой природой. Выступы гор, обрывы, скалистые пропасти очаровывали. Он — сын берега, и горы, этот новый и странный для него мир, поражали высотой, разноцветьем почв и скал. Одетые в густые леса, они ослепляли, манили к себе, и он был готов оставить судно, взобраться на них и затеряться среди деревьев в этом сказочно прекрасном царстве природы.
Солнце и луна, восходящие из-за гор по утрам и вечерам, создавали пейзажи, поражавшие своим великолепием. Их лучи, алмазные и серебристые, легко скользили по зеленой равнине, которая казалась свинцовым простором или морем растений, где носились волны, подгоняемые ветром; в небе парили хищные птицы, между скал мелодично журчали горные потоки — все эти картины умножали радость, которую испытывал человек, общаясь с природой, сливаясь с ней, впитывая в себя красоту необъятного мира.
Моряки в эти прекрасные часы трудились с удвоенной энергией, огонь упоения разогревал их тела в разгар зимы, располагал к работе, беседе, выпивке, песне, разжигал страсть к женщине, их влекло к драке, они жаждали свободы. Их зрачки излучали жгучее желание, бешеный голод, болезнь, излечить которую можно единственным способом: испытать себя посторонней силой, приключением, охладить внутреннее пламя, бурлящее как паровой котел в сто лошадиных сил.
Салех Хаззум, молчун по натуре, был человеком действия во всяких трудных ситуациях, которые возникали особенно часто в период зимних штормов, когда уровень воды в реке поднимался и неукротимые воды, несущиеся со страшной скоростью, превращали судно в деревяшку, отданную на волю волн, угрожающих ежеминутно вышвырнуть его на берег, разбить о скалы или с оглушительным треском посадить на мель, одним ударом содрать обшивку и обнажить ребра.
Опыт Салеха Хаззума, его смелость, способность не теряться в сложной обстановке, терпение и упорство в преодолении нежданно-негаданно родившихся трудностей снискали ему особое уважение среди моряков.
Очень сильный физически, он легко поднимал руками стокилограммовый мешок пшеницы и укладывал на кучу других мешков в трюме судна или на причале, подавая тем самым пример другим. Он не был грузчиком, но, когда требовалось по тем или иным причинам быстро разгрузить или погрузить судно, охотно брался за дело. В драках, которые вспыхивали на судне, в порту или между моряками и портовыми рабочими, он выделялся храбростью и силой. Если он кричал дерущимся: «Хватит!», драка тотчас прекращалась, а драчуны просили его рассудить спор. В противном же случае он ввязывался в драку сам и наказывал тех, кто забывал, с кем имеет дело.
Во время одного из рейсов на него взъелся моряк — грубиян, пьяница и прелюбодей. Салех никогда не осуждал моряков ни за выпивку, ни за любовь. По его понятиям, моряк имеет на это право, — и он первый пользовался им. Однако умеренно. Пил и не пьянел, не потому, что могучий организм атлета был способен поглощать большое количество алкоголя, и не потому, что пил не спеша, соответственно правилам приличия, которые глубоко чтил и требовал от товарищей того же, — скорее всего, он обладал удивительной физиологической способностью превращать спирт в воду, умел сдержаться, отказаться от выпивки, если чувствовал, что вино выводит его из привычного равновесия и он может, как говорится,
