усадив брата в постели, тесно прижался к нему и поддерживает сзади, обнимая правой рукой. А Федор, восторженно улыбаясь, кормит из своей чашки сорочонка, который норовит влезть прямо в чашку, чем сильно веселит княжичей. Тут же у ложа стоит мальчик из мизинных людей и поддерживает трепыхающегося сорочонка. Княгиня видит его впервые, но, к удивлению Прасковьи, этим не беспокоится. Так и не вошла Феодосья Игоревна в покои к детям, не захотела веселью их мешать. Тихонько двери притворила и пошла вниз по ступеням, кивком головы велев девке за собой следовать.
Во дворе увидела Федора Даниловича, шедшего от конюшни к ее терему. Издали еще поклонился кормилец княгине.
— Здравствуй, Феодосья Игоревна!
— Здравствуй, здравствуй, Данилыч. Как съездилось?
— Спаси бог, княгиня. Хорошо. Ярослав Всеволодич велел поклон передать и вот грамотку.
Федор Данилович достал из калиты пергамент, свернутый трубочкой, подал княгине. Она развернула лист и тут же читать начала.
— Господи, до коих пор литва Новгородскую землю разорять будет, — сказала княгиня, дочитав грамотку.
— До тех пор, пока новгородцы князя доброго не призовут и не токмо крест ему целовать станут, но и слушаться его не прекословя, — отвечал Федор Данилович.
— А кого, ты думаешь, они звать должны?
— По всему им лучше Ярослав Всеволодич подойдет. Храбр, смел и в рати с литвой смыслен и удачлив. Да и полки у него добрые.
— А пошто ж они все Михаила Черниговского к себе на стол зовут?
— Больно ласков с ними. А кому потачка не льстит? Да разве княжить можно так? Он небось набежал к ним, наговорил с три короба, а на стол не сел, у меня, мол, свое гнездо родное — Чернигов. Не успел туда уехать, а тут и литва набежала. Дары сбирал, не отказывался, а на рать Ярослав иди. А?
— Он разве один пошел на литву?
— Нет, с ним еще ржевский князь и торопецкий Давид.
— А Михаил? — удивилась княгиня. — Он-то что?
— Кто словом скор, тот в деле не спор. Я же сказываю, Михаил дары сбирать горазд.
— Охо-хо, — вздохнула о муже Феодосья Игоревна. — Все рати да рати. Дома, почитай, и не живет, сердешный.
— С одиннадцати лет так вот, все в седле да в бронях, — поддакнул кормилец.
— Федор Данилович, — взяла княгиня его ласково за рукав. — Вели молебен отслужить у Спаса, чтоб счастья и удачи ему и полку его.
— Хорошо, княгиня. Сегодня же велю твоим именем. Как Федор-то? Я еще не был в покоях.
— Слава богу, получшало. Но слаб еще. А что за отрока ты привез им?
— То великий князь Александру подарил вместе с бахтерцом. И Федору бахтерец послал.
Княгиню новость эта озаботила.
— Стало быть, Федору только бахтерец в дар? А младшему еще и мальчишку?
— С сорочонком, — подсказал Федор Данилович.
— Еще с сорочонком. Так меж братьями недолго и неприязнь посеять.
Федор Данилович понял, чем озабочена княгиня, успокоил ее:
— Нет, Феодосья Игоревна, он справедливо одарил обоих, — каждому по бахтерцу. Александр сам еще и сорочонка попросил. А великому князю к лицу ли такой малостью одаривать, он и велел к сорочонку мальца пристегнуть.
— Ну что ж, коли так, Федор Данилович, подыщи и для Феди мальчишку с тварью какой-нито.
— Мудрое решение, — не удержался кормилец от похвалы. — У меня есть на примете мальчишка из нашей челяди. Так что за него и плата не потребуется. Вот с тварью труднее.
— Ты поищи, поищи, Данилыч. Нельзя в детях из-за такой малости зависть пробуждать.
Вечером поздним Феодосья Игоревна, велев Прасковье ложе свое готовить, отправилась к сыновьям. Застала там Федора Даниловича, уже уложившего княжичей в постели и собиравшегося гасить свечи.
— Не гаси, Данилыч. Я после сама потушу.
Она осмотрела покои. Александр, кажется, спит уже, только Федор глядит матери навстречу тихо и ласково. На полу, в ногах у ложа Александра, прикрытый старым корзном, спит, свернувшись клубочком, мальчик возраста княжичей.
Заметив взгляд княгини, кормилец молвил виновато:
— Ничего не мог поделать, княгиня. Александр хотел его даже к себе на ложе взять. Может, тихонько разбудим да вон?
Но Александр вдруг, не открывая глаз, сказал полусонно:
— Я те дам «вон». Слышь, Данилыч?
— Спи, спи, Ярославич. Никто, никого… Спи.
Княгиня улыбнулась, подошла к младшему, поцеловала его в лоб, перекрестила:
— Спи, сынок. Никто слугу твоего не тронет.
Александр вздохнул глубоко и облегченно. Он большим напряжением не позволял себе спать, дабы Данилыч не выдворил из покоев Ратмира. Слова матери успокоили его, и дальнейшее слышал он в полудреме, погружаясь в вязкий и сладкий сон.
— Пусть мальчишка около привыкает, — сказала княгиня.
— Верно, — легко согласился кормилец, — вырастет рядом, будет, как пес, предан.
Переговариваясь так, они и не подозревали, что «пес» не спит вовсе. Как было уснуть Ратмиру сразу на новом месте, в покоях княжеских, да еще при споре, поднявшемся вокруг него. В душе его благодарной зрела любовь к своему юному господину, единственному его покровителю и защитнику в этой новой и необычной жизни. Он уже сейчас готов был кинуться за него на кого угодно, чтобы доказать свою преданность и любовь. И даже пренебрежительное слово «пес», оброненное господами, не обижало Ратмира, а, наоборот, тешило. Он-то знал, что у человека нет преданней твари, чем собака. И если ему, Ратмиру, выпал удел быть при князе, он будет самым преданным другом.
Ратмир слышал, как, попрощавшись, ушел кормилец. Как княгиня сама потушила свечи, оставив только одну, и долго сидела у постели больного сына. И когда уже уснули оба княжича, она вдруг зашептала над старшим заговор, и Ратмир, слушая жаркие эти слова, начинал и к ней — матери своего господина — ощущать теплое чувство уважения и благодарности.
— … А буде мое слово сильнее воды, выше горы, тяжелее злата, крепче горючего камня, могучее богатыря, — шептала истово княгиня, и сладкий сон накатывался на Ратмира под этот шепот. — … А кто вздумает моего дитятку обморочить, тому скрыться за горы высокие, в бездны преисподние, в смолу кипучую, в жар палючий…
Ратмир уже не слышал, как потушила княгиня свечу, как вышла.
VII
«САМ ВЫНОШУ ЯСТРЕБА…»
Дружинников Федор Данилович оставил в веске. Он знал: много народу — только дичь пугать. Взяли с собой лишь Сбыслава да ловчего. У ловчего к седлу была приторочена ловушка для птиц — кутня. Клетку с воробьями вез Ратмир. Ловчий, хорошо знавший эти места, ехал впереди, за ним княжич с Ратмиром, следом — кормилец со Сбыславом. Сбыслав и кормилец были хорошо вооружены.
У Александра под кафтаном дареный бахтерец, на поясе кинжал, к седлу приторочены лук и туло, полное стрел. Хотя ничего из этого сегодня и не нужно было, кормилец всячески поддерживал в княжиче желание быть всегда вооруженным, готовым к бою. А после прочтения рассказа летописи о гибели Андрея Боголюбского кормилец заметил, как мальчик стал даже прятать на ночь под подушку кинжал.
«Пусть привыкает, — думал с удовлетворением кормилец. — И осторожность, буде время, сгодится». Он-то знал, что никто на детей не покусится, тем более что двор охранялся преданной младшей дружиной
