— Старая колдунья, — зло прошипел рядом Сартак и ударил ладонью по колену. — И это во время курултая!
— Помолчи, Сартак, — сказал Батый, не открывая глаз. — Говори, Угней, все говори.
— Еще сказали мне, — продолжал Угней, — что у русского князя накануне был посланец папы римского и что-де он склонял князя к их вере. Что ответил князь, никто не знает, но после этого римлянина видели у Туракины, и русские думают, что именно он оговорил Ярослава перед ханшей.
— Кто бы ни оговорил, — открыл Батый глаза и зло сжал конец шелкового пояса, — а нашего мирника великого князя Руси нет. И мы не видим достойного преемника ему.
Наступило долгое молчание, лишь ветер, поднявшийся после полудня, с тонким подвывом хлопал верхним скатом шатра. Наконец Батый посмотрел на Александра, спросил:
— Ты можешь взять великое княженье, Александр?
Князь поднялся с ковра: сидя нельзя говорить с ханом — либо стоя, либо лежа ниц.
— По нашему обычаю, хан, отцу должен наследовать его брат Святослав Всеволодич. Ему и передай великое княженье.
— А ты не хочешь?
— На всякое хотенье есть терпенье, говорится у нас, хан. Я не великого княженья не хочу, а великой свары на Руси. А она начнется сразу, стоит мне занять стол отца.
— Ну что ж, может, ты и прав, Александр, — сказал Батый и задумался. Все молчали, не смея прервать думы его. Наконец он вновь заговорил: — Езжай домой, Александр. Схорони отца, пришли ко мне Святослава, а сам ступай в Новгород. И шли десятину нам. Слышишь, о десятине не забывай, Александр. Не ссорься с Ордой.
Через неделю после отъезда Александра Невского примчался в Золотую Орду гонец Туракины Агач с приказом: князю Александру Ярославичу явиться в Каракорум, дабы получить право на землю отца своего.
Выслушав великоханского гонца, Батый пожал плечами:
— Рад бы исполнить веление несравненной Туракины, но князь с неделю тому отбыл во Владимир хоронить отца. Скачи туда за ним. Бери лучших коней и скачи.
— Благодарю, хан, за милости твои, — отвечал Агач и, поклонившись, удалился.
Оставшись наедине с Сартаком, Батый, зло щурясь, заметил:
— Этой старой сове мало крови Ярослава, взалкала Александровой. Нет, пусть погодит. Слышь, Сартак? Агачу нечего делать во Владимире, да и в Каракоруме тоже.
— Я понял, отец, — отвечал Сартак, поднимаясь с ковра.
Той же ночью гонца Туракины нагнали в глухой степи пятеро верховых. Убили его ударом копья в спину, затащили к одной из волжских проток и, раздев донага, закинули в камыши. Считалось, что голого человека скорее съедят дикие звери и птицы, да и рыбы не побрезгуют.
Сартак исполнил волю отца своего, тем паче что она совпадала с его желанием. И подвигла его к этому не только приязнь к князю Александру, но и ненависть с Каракорумскому двору, унаследованная от отца.
Железные когти беркута добычу не выпускают. А ныне главной добычей Сартака было время, время, время.
Пока в великоханском Каракоруме поймут, что Агач не смог исполнить волю Туракины, поскольку где-то сгинул в пути, пройдет время. А там, возможно, и сама старая ведьма протянет ноги.
X
ПАПСКИЕ ЛЕГАТЫ
Ярослава Всеволодича с великой печалью и слезами похоронили в отчине его, во Владимире, в Успенском соборе. Печалились не одни дети и братья, но и мизинные люди, видевшие в великом князе защитника своего и устроителя. На поминках — тризне — захмелевший Андрей вдруг расчувствовался и, всхлипывая, нашептывал Александру:
— Отомстить надо за отца! Душа его отмщенья алкает.
С пьяным спорить — время терять; Александр кивнул слугам, те подхватили Андрея под руки, увели почивать.
Вскоре, проводив Святослава Всеволодича в Сарай, отъехал Александр в Новгород к своему столу, не дождавшись и сороковин.
После похорон отца почувствовал вдруг Александр какую-то пустоту в жизни и в душе своей. Словно на зыби — хляби бездонной — ушла из-под ног, затонула лодья верная. И надо плыть теперь к тверди земной, полагаясь лишь на себя, на свою силу, умение и жизнелюбие. Гирей пудовой висела десятина татарская. Сбирать ее по весям тиунам все трудней и трудней становилось. Черный народишко роптал, копя ненависть. На боярском совете не легче было: никто не хотел татарам, кои черт-те где на краю света ноне, мзду платить. Да и было б за что? С чего ради? Что рылами не вышли, в бога не веруют, в баню сроду не ходят. Ну и что ж, что грозятся? Пусть придут, поиспробуют калача новгородского, угостим ай да лю-ли. Али впервой нам поганых бить?
И тошно становилось на сей пре[102] Александру и от храбрости боярской запечной, и от своей роли, князю несвойственной. Даже посадник новый Сбыслав Якунович, тот самый, прошедший с ним и Неву и Ледовое побоище, даже он в сомнения впадал. Спасибо, хоть не принародно, а наедине высказывал:
— А може, отобьемся от Батыя, Ярославич? А? Ты ж вельми на рати удачлив был.
— Нет, Сбыслав Якунович, от них нам пока не отбиться. Поверь слову моему.
Пожалуй, из всех старых его сподвижников стоял крепко за него лишь Миша Стояныч. После рати Ледовой, с которой вынесли его чуть теплого и едва выходили, стал Миша головой трясти и заикаться, лишь говорить начинал.
— Я-я Яр-рославичу в-верю. Хо-ть р-раз к ху-уду он в-вел в-вас, д-дурак-ков?
Но Мишу всерьез не принимали из-за трясучки и заиканья его: «Что с него взять, коли он рыцарем по башке треснутый», на что Миша не только обижался, но отчаянно злился и начинал кричать совсем внеразумное:
— Щ-щенки с-слеп-пые! С-суч-чье п-племя-я!
За оскорбление бояр высоких полагалась бы с Миши пеня, но и она прощалась ему ради увечья и заслуг былых, да и заступки княжей.
Александр Невский ценил своих бывших сподвижников, в обиду не давал. И даже колебания нынешние прощал им, потому как знал — случись рать, все они под его стяги пойдут. А что касаемо десятины татарской, так и ему, князю, она поперек горла стояла, да вот сказать об этом вслух никому нельзя. Выколачивать надо, любыми средствами изымать да в Орду отправлять. Терпению Батыя конец есть, а слово его лучше не испытывать. Сыта Русь по горло его ратью, сыта.
Явились вдруг поспешители супротив татар с той стороны, откуда Александр вовек не ждал и помыслить не мог. С захода, от папы римского Иннокентия IV послы — легаты так называемые, кардиналы Галд и Гемонт.
Кардиналы просили принять их, дабы вручить князю Новгородскому — «герцогу суздальскому» — папскую буллу.
Князь велел Светозару сыскать русичей, ведающих язык римский. Нашлись и такие искусники — Михайло Пинещинич да Елевферий Сбыславич. Узнав, что Пинещинич ведает и немецкий, и свейский, и татарский, и другие многие языки, Александр шутейно упрекнул искусника:
— Где же ты доси хоронился, окаянный?
— На полатях сидел, — отшутился Михайло. — Свово часу ждал.
— Вот он и приспел. Потрудись хорошо, не забыт будешь.
Легаты папские не каждый день бывают, принять их решил князь торжественно, пышно, дабы польстить самолюбию кардинальскому и свою честь не уронить пред чужеземцами.
