— Господа бояре, — закатил глаза Ретишка. — У него столь войска, столь войска… Беда нам.
— Хватит о войске, сказывай о деле.
— О деле? — Ретишка, прищурясь, мигом окинул присутствующих цепким взглядом — нет ли тут Анания? — и, не найдя его, сказал: — Великий князь требует выдать ему Анания, извергнув с посадничества. Иначе идет ратью на нас.
— О-о горе нам! — вскричал Юрий Михайлович. — Разве великий князь не знает, что новгородцы своим сами судьи?
— Это ж никак не можно! — закричал и Ратибор на Ретишку, словно тот был великим князем. — Стоит нам выдать Анания, как мизинные тут же на нас кинутся с оружием.
Ретишка с Пересветом пожимали плечами: их дело маленькое — передать слова великого князя, и все. А уж вятшие пусть сами решают, что ответить. Долго спорили бояре, как отвечать на требования великого князя, наконец к обеду кое-как условились, наказали Ретишке с Пересветом:
— Ступайте, просите помиловать Анания, — мол, не сам посадничество взял, вече приговорило. И скажите обязательно, мол, на Софийской стороне Михаил Степанович — сын Твердиславичев войском командует. Да бейте челом шибчее, мол, мы завсе его руку держали. Слышите?
— Мы ж не емши еще… — заикнулся было Пересеет.
Но их и слушать не стали, сунули по краюхе хлеба: дорогой поедите. Скорей скачите.
Бояре полдня над ответом думали. Великий князь тут же ответил Ретишке с Пересветом.
— Ананий — оскорбитель гнезда моего, и мне судить его, мне решать, миловать или казнить. А что до Михайлы, согласен я, пусть ставят посадником.
— Но, великий князь, — заикнулся было Ретишка, — его не посадником, его…
— Даю три дни, — перебил Александр Ретишку. — Не решат по-моему, буду брать Новгород на щит. Ступайте.
Наступая друг дружке на пятки, удалились обескураженные Ретишка с Пересветом. Знали: ответ, привезенный от великого князя, не обрадует вятших, и опять все попреки на них посыплются: плохо кланялись, худо просили.
Александр не зря дал новгородцам три дня «думати», он по прошлому знал: за эти три дня они так перегрызутся, что «на щит брать» не потребуется, сами прибегут, позовут — «на всей твоей воле».
Ответ великого князя доконал вятших: что делать? как быть?
А в городе с каждым часом становилось тревожнее. Ночью на Великом мосту столкнулись лазутчики с Торговой и Софийской сторон. Сцепились драться. Одолели «торговые», их больше оказалось, сбросили всех «софийских» с моста в реку.
Узнав утром о случившемся, бояре узрели в этом худой знак: раз наших побили, добра не жди. Что делать? Позвали владыку в боярскую горницу:
— Отец святой, вразуми. Как скажешь, так и будет.
Далмат изрек, супя брови:
— Правда в слове великого князя. — И ушел, не желая более говорить с ослушниками.
Надо было спешить: мизинные, вдохновленные ночной победой на мосту, могли в любой миг кинуться на Софийскую сторону.
Послали Ретишку искать Алания и звать на совет.
Ананий пришел усталый, осунувшийся. Ввалившиеся глаза сверкали недобро. Прошел, волоча ноги, к лавке, опустился на нее.
— Ну, на что звали? Что удумали?
— Ананий Феофилактыч, — начал Юрий Михайлович как можно мягче. — Сам видишь, к великому греху катимся, к братоубийству течем.
— Сами ж того хотели, — процедил зло Ананий. — Сами.
— Кто? Мы? — поразился такому повороту Юрий Михайлович и, оборотясь к другим боярам, пожал плечами в удивлении: что, мол, он несет? Те переглянулись, тоже пожали плечами: экое бесстыдство. Все вдруг забыли, как выбирали Анания, как благословляли на дело правое.
— Ну хорошо, — нашелся наконец Юрий Михайлович. — Хорошо. Мы! Мы виноваты. Давай же, Ананий Феофилактыч, и виниться вкупе.
— Перед кем?
— Перед великим князем. Повинную голову, знаешь, меч не сечет.
— Ага-а! — вскричал Ананий. — Переметнулись уже, оборотни!
Он встал с лавки, положил руку на рукоять меча, сказал твердо, как отрезал:
— Теперь знаю, что с вами делать надобно. — И пошел к двери.
Вятшие поняли все сразу: Анания выпускать нельзя. Своими последними словами он, сам того не подозревая, облегчил задачу своим вчерашним поспешителям.
Один из бояр заступил ему дорогу к двери.
— Прочь! — крикнул Ананий, хватаясь за меч.
Но в следующий миг на спину кинулся Ратибор и, обхватив за шею, стал валить навзничь. Тут же с десяток вятших набросились на посадника. Повалились кучей на пол. Возились, визжали. Ананий ругался грязно, плевался, кусался. Но все скоро кончилось, его обезоружили, связали, оттащили в угол.
Все дышали тяжело после борьбы. Ратибор вытирал о полу кровь с прокушенной руки, усмехался криво:
— Здоров вепрь, ничего не скажешь.
Тут же вскоре Ретишка был вновь послан к великому князю с грамотой, в которой говорилось главное: «Ананий повязан, приди и бери нас под свою высокую руку». О мизинных словом не обмолвились. Знали: войдет в город войско — притихнут все.
Оставшийся один в горнице Юрий Михайлович прошел в угол к связанному посаднику и поразился увиденному. По щекам Анания текли крупные, как горошины, слезы, а глаза словно ничего не видели.
— Полно, Ананий Феофилактыч, я сам буду просить у великого князя милости тебе, пощады.
Но Ананий даже не взглянул на боярина.
— Волки, — шептал он отрешенно разбитыми губами. — Дикие волки все.
XXIV
И ТОГДА ЛЮБ, КОГДА НЕ ЛЮБ
— Вам нужен князь? — зычно спросил Александр притихшую толпу и, взяв за плечо стоявшего рядом Василия, закончил торжественно: — Вот ваш князь отныне.
Вечевая площадь молчала. Оно и понятно, давно ли здесь потрясали палицами и сулицами, воодушевляясь на бой с великим князем, «положите живота за святую Софию».
Но Александр Ярославич спросил безбоязненно:
— Люб он вам?
— Лю-уб! — рявкнули сотни глоток, и над площадью взнялся лес копий и мечей. — Лю-уб!
Александру Невскому нечего было бояться ответа вече, на площади едва ль не на каждого новгородца приходилось по суздальцу. Коли рядом с тобой стоит муж в бронях да при оружии, да вопит: «Люб», да тебя ж на то склоняет, небось завопишь тоже. Чего доброго, ткнет засапожником в бок, и не взыщешь. Лучше уж поорать, чай, глотка не запалится.
Ну а в соборе святой Софии благословение владыки и того лучше сошло. Архиепископ Далмат помнил, кому обязан владычным столом, и уж для сына своего благодетеля старался изо всех сил. Самые главные слова свои: «Ты наш князь!» — провозгласил столь торжественно и громко, что у Василия Александровича в левом ухе засвербило. Хотел пальцем туда влезть — свербеж снять, да отец не позволил руку поднять, крепко сжал в запястье. Не дал юному князю чин нарушить.
На Городище еще до начала пира в честь нового князя Александр Ярославич сказал сыну:
— Теперь ты не наместник, Василий, уже — князь. И потому перечить себе никому не позволяй, но и мудрых не забывай слушать. Главное же, слушайся меня, как я отца своего когда-то. Худому не научу.
