Князья Александр Ярославич и Василий Александрович сидели во главе стола и правили, сколь возможно было, весельем. По знаку их начинались песни, пляски, вносились новые блюда и закуски. Оба были веселы и оба не злоупотребляли медами.
Перед самым пиром в светлице князя было устно уговорено с послом, что по осени будут засланы сваты к Христине, и будет венчанье, и будет свадьба, достойная жениха и невесты.
Оттого князь Василий, сидя на пиру, уже чувствовал себя женихом и чарку едва пригублял, не желая пьянеть. Он мысленно пытался представить ее — свою суженую, представить по описанию Юрия Мишинича: «Стройна, белокура, синеглаза, тебе по плечо будет». Ему нравилось особенно последнее — «по плечо», приятно быть выше женщины, так только чувствуешь себя настоящим мужчиной и воином, ее опорой и оборонителем.
Когда пирующие дружно и многоголосо грянули любимую князя:
явился в сени Светозар с лицом озабоченным, прошел по-за спинам веселящихся к великому князю, наклонился к уху, что-то сказал ему. Александр согнал с лица благодушие, нахмурился, встал из-за стола, пошел за Светозаром к выходу.
У конюшни на бревнышке, прислонясь спиной к рубленой стене, сидел усталый Миша Звонец — отцов милостник. Со смертью Ярослава он отошел от дел, жил во Владимире. Но так уж у Звонца, видно, на роду было написано — привозить худые вести Александру Ярославичу.
Он хотел подняться навстречу великому князю, но тот рукой махнул: сиди, — и, подойдя, опустился рядом.
— Мне как сказали — Звонец прискакал, я понял — беда. Говори, какая?
— Ты уж прости, Ярославич, что от меня одни беды идут.
— Эх, Миша, если б от тебя, я б давно с ними управился. Тебя б в поруб, и бедам конец. Что там стряслось?
— От великого хана к тебе какой-то родственник едет по прозвищу Китат, велено встретить, как хана.
А из Золотой Орды Андрея Ярославича ко двору требуют, кабы не казнить.
— Не каркай, — оборвал Мишу Александр. — В Золотую Орду сам с ним поеду. Уговорю Сартака, он мне не откажет.
— Сартака убили, Ярославич, — тихо уронил Звонец.
— Как?! — отшатнулся князь от Миши. — Кто?
— Откуда мне знать, — пожал тот плечами. — Ездил в Каракорум, а на обратном пути был убит. Вот и все, что мне известно. Но мню я, без руки великого хана сие не обошлось.
— Нет-нет, Миша, того не может быть. Менгу в великие ханы Батый возвел, не мог он так «отблагодарить» — убить сына.
— Эх, Ярославич. Чем выше стол, тем более кривды. Может, на то и убил, чтоб уж некого было благодарить.
«А ведь, пожалуй, он прав, — думал Александр, полнясь тревогой. — Как было с Сартаком наладилось… И вот те на, опять тьма и туман впереди. А тут еще этот родственник хана».
— Ты что-то молвил, Миша? — спросил Александр, отрешаясь от мыслей черных.
— Я спрашиваю, когда к столу своему потечешь?
— Завтра. Выедем чуть свет. Светозар, распорядись одарить послов щедро, проводить с честью. Но о наших заботах ни слова им. Вызови с пира мне Пинещинича и Елевферия Сбыславича. Велю им готовиться, поедут со мной.
XXIX
ЧИСЛЕННИКИ
За неделю до своего приезда Китат прислал человека сказать великому князю, что скоро в гости к нему жалует со всем своим двором и своими женами. Знатный татарин предупреждал о своем приезде не напрасно: пусть-де великий князь готовит пышную встречу и подарки посланцу великого хана. Об этом гонец ничего не сказал, но Александр уже знал алчность татарскую и догадывался о причине столь раннего предупреждения.
Подарки велел готовить, а о встрече думать не стал. Сама мысль о торжественном въезде татарина во Владимир кощунственной была. Александр догадывался: Китат не с добром едет, со злым делом, — и встречать его колокольным звоном и хоругвями значило унизиться русскому духу до крайнего предела.
— Верно, Ярославич, — поддержал его митрополит. — Пусть тело наше терзают коршуны ненасытные, но душ наших да не пожнут вовеки.
Китат явился во Владимир вскоре после троицы, в город въезжать не стал, а остановил кибитки свои за Клязьмой на лугах. Там и корму для коней достаточно и, что не менее важно, он у всего города на виду. Это тоже хорошо — быть бельмом на глазу у русичей.
Свита у него оказалась немалая, русские князья, бывало, с таким числом людей на рать хаживали. А тут «гость» целый полк привел.
И, глядя из дворца туда, вниз за Клязьму, на скопище кибиток татарских, хмурился Александр Ярославич, мрачнел от предчувствий недобрых. Еще в Каракоруме говорил ему русский пленник Кузьма, что татары уж Китай переписали и другие страны, как бы на Русь с тем же не явились. Перепись сия нужна им, дабы обложить каждого живого человека данью, будь старец он дряхлый или младенец новорожденный. Не с тем ли и Китат пожаловал?
Вскоре еще посыльный от Китата явился, предупредив, что гость высокий едет через Золотые ворота ко дворцу великокняжескому.
«Эк его пучит от спеси-то, — подумал Александр. — Не в ближние Волжские, а в Золотые ему захотелось въехать, эдакий крюк дать. Думает, у Золотых встречу его обязательно. Ничего, и без меня доедешь до сеней».
Все же Светозару велел встретить татарина у крыльца и пригласить в сени с возможным уважением и почетом.
Китат явился в сени со своей свитой, взглянул испытующе на Александра, сидевшего на стольце, прошел к лавке, сел, шумно вздохнув.
— Как доехал? — спросил Александр, блюдя восточный обычай.
— Доехали хорошо, князь, — отвечал Китат. — Вот встретили нас… — И умолк многозначительно.
Но Александр, словно не поняв намека, сказал:
— Для встречи посланца великого хана приготовили мы подарки. — И указал в угол, где горкой высились меха. — Прими и не держи сердца на нас.
Китат даже не взглянул на подарки и не поблагодарил князя — привык к подношениям.
— Ты знаешь, князь Александр, с чем я прибыл к тебе?
— Скажешь — узнаю, — отвечал князь, слабо надеясь услышать другую причину, а не ту, что ему в голову пришла.
— Великий хан, — начал торжественно Китат, — поручил мне переписать весь твой народ.
«Так и есть, — подумал Александр. — Начинается худшее. Господи, укрепи нас».
— Тебе, князь, надлежит дать нам людей твоих, — продолжал Китат, — которые бы не только
