Уже на второй день, когда начался пир, далеко, через много голов, там, у двери, почудилось великому князю — стоит белый как лунь человек знаемый.
«Господи, уж не Миша ли Звонец? — встревожился Александр и на всякий случай перекрестился: — Свят, свят…»
Даже головой потряс: не с медов ли помстилось. Но человек стоял, за стол не садился и не уходил из сеней. Ясно было, ждал кого-то или высматривал.
Александр решительно поднялся из-за стола. Товтивил спросил, взяв его за рукав:
— Ты куда, сват?
— Течец ко мне, и, кажись, с вестью худой.
Взгляд у Миши, как у пса, побитого за шкоду: по одному этому великий князь догадался — какая-то беда на Суздальщине. И немалая. Не мог Звонец из-за пустяка в такую даль скакать.
— Что ж за стол не садишься? — спросил Александр, подойдя к Звонцу.
— Не до пиров мне, Ярославич, в мои годы, да и тебе, видать, тож.
Князь прошел мимо течца в дверь, Миша последовал за ним, понимая, что тот не хочет говорить в гуле и шуме.
Спустились с крыльца, прошли под дуб развесистый, князь опустился на лавочку. Звонец не посмел сесть, стоял.
— Ну говори, ирод. Не томи.
— Беда, Александр Ярославич, на Суздальщине. Черный народишко поднялся, всех баскаков перебили.
Александр порывисто вскочил, схватил Мишу за грудки, притянул к себе.
— Что мелешь, пес? — выдохнул в лицо ему. — Как всех?! — Но тут же, поняв нелепость своей вспышки, отпустил течца, опять сел на лавочку.
Миша, оправляя смятый рукой князя ворот кафтана, говорил негромко:
— Баскаки-откупщики совесть потеряли. Все из народа выдавили, мало показалось, стали в рабство угонять. Ну тут русичи и ударь в набат. Да ровно сговорились, во всех городах почти в един день загудело.
«Раз в един день, значит заговор», — подумал отрешенно Александр, все еще не могший объять мыслью несчастье, свалившееся на его плечи.
— … В Ростове ворвались в сени к князю Глебу Васильковичу, — продолжал свой рассказ Звонец, — жену его, татарку Неврюевну, убить хотели, да, слава богу, не нашли. Князь Глеб спрятал ее в тайнике. В Ярославле вместе с баскаками растерзали и русичей, служивших им. Во Владимире баскаки к митрополиту кинулись, думали — защитит. Куда там, и из алтаря всех повыволокли, глаголя владыке, что-де святой престол нехристей сам извергает…
Миша кончил. Князь молчал. Потом кивнул Звонцу: садись рядом. Тот опустился на лавочку, она скрипнула жалобно.
Долго сидели так. От сеней доносились песни застольные, звон гуслей, топот ног пляшущих. Наконец князь шевельнулся, повернул лицо к Мише, щурясь, взглянул течцу в самые зрачки.
— Вот, Миша, кабы все князья вот так же, как черные, в един день, в едину душу, татарам бы и карачун пришел. А?
— Може, и так, Ярославич, — уклончиво отвечал Миша, не смея осуждать князей, возле которых всю жизнь в милостниках проходил, которым перечить давно был отучен.
На крыльцо сеней вышел Товтивил, направился к ним под дуб. Миша поднялся, уступая место князю.
— Что случилось, сват?
— Худо, князь Товтивил. Придется без меня вам догуливать. Немедля скачу во Владимир. Баскаков перебили, кабы Орда не пришла.
— Да, с Ордой шутки плохи, на себе испытал, — сказал Товтивил, опускаясь рядом на лавочку. — Как же теперь с нашим походом?
— Поход на Орден будет, даже без меня. Заеду в Тверь к Ярославу, он вместо меня поведет вас.
— Ярослав — не Александр, — усмехнулся Товтивил.
Но князь не принял шутки, напротив, нахмурился.
— Все равно наш корень. И потом, новгородцев поведут посадник Михаил Федорович с тысяцким Жирославом, воины добрые.
— Когда думаешь выезжать?
— Сей же час. Попрощаюсь с молодыми, и в путь.
— Но мой конь… — сказал Миша Звонец, — передохнуть бы ему.
— Коня свежего дадут. Товтивил, прикажи самого лучшего выбрать.
— Хорошо, Ярославич, но все же, может, с утра, куда ж на ночь глядя?
— Нет, нет. Мне еще в Новгород заезжать, распорядиться. Каждый час дорог.
XLI
КНЯЗЬ ЕДЕТ ПО РУСИ
Впервые в жизни Александр Ярославич скакал все дале и дале от ратного поля. И хотя он в подробностях рассказал брату Ярославу, как и что надо делать в походе, как осадить крепость, как пробивать пороками стены, его не оставляло чувство беспокойства и вины перед союзником. Да и перед собой было неловко, словно он и впрямь бежал рати.
Но что делать? В княжествах, подвластных ему, случилось страшное и непоправимое — народ восстал против откупщиков-бесерменов и перебил их. Чем ответит на это Золотая Орда вкупе с ханом Берке? Что предпримет великий хан Хубилай? Ведь это его, Хубилая, ставленники, и эти откупы его же затея. Сразу же после исчисления народа русского великий хан стал продавать право сбора дани на Руси богатым мусульманам — «бесерменам», избавляя тем самым себя от лишних хлопот.
Купивший такое право — откупщик начинал столь рьяно выколачивать дань из народа, что очень скоро превращал людей в нищих. Обнищавшему не только нечем было платить, но и есть было нечего. Откупщик давал в рост деньги, а поскольку должник не мог рассчитаться, то незамедлительно продавался в рабство. Такой откровенный и беззастенчивый грабеж покоренной страны не мог продолжаться долго.
И грянул на Суздальщине набат, поднявший весь черный измученный народ на бесерменов. Но волна возмущения сколь быстро взметнулась, столь скоро и погасла, уничтожив насильников.
И, когда великий князь въехал в свой стольный город Владимир, все было тихо и мирно. Копошились под плетнями куры, мычали телята, бегали голопузые ребятишки, тащились в гору телеги на торг. Александру, не однажды видевшему возмущение мизинных с набатом, пожарами и резней, такая тишь была в диво. Он косился вопросительно на Мишу Звонца, ехавшего рядом. Тот, догадываясь, о чем думает князь, оправдывался:
— Сам дивлюсь, Ярославич.
Явилась слабая надежда: «Может, обошлось все, может, Миша приврал со страху».
Но и эта надежда вскоре сгасла. Сразу по приезде отправился Александр под благословение митрополита Кирилла, и тот подтвердил: да, все было именно так, с набатом и полным истреблением баскаков-откупщиков.
Дабы хоть как-то отвлечь Александра от мрачных дум, Кирилл, улыбаясь, сообщил:
— Сказывают, один из них в Угличе уцелел. И как, думаешь? Попросился, чтоб окрестили его перед смертью. Ну, русичи уважили, мол, как откажешь казнимому. Окрестили поганого. А там и смекнули: грех единоверца губить неоружного. И отпустили живого.
Видя, что Александр не склонен к шуткам, Кирилл спросил:
— Что думаешь деять, сын мой? Не мстить, надеюсь?
— О какой мести молвишь, владыка? И кому? Смерду замордованному? У меня ныне одно в мыслях — отвести рать татарскую от Руси. Татары сию резню так не оставят.
