«Приходи к нам, княже, — плакались бояре в грамоте, — приходи и поборы отмени. Судей по волостям тебе не слати. На всей воле нашей и на всех грамотах Ярославлих — ты наш князь».
Зная, что Ярослав тверд и упрям и может не принять условий, бояре осторожно намекнули, что могут и без него обойтись: «…или ты собе, а мы собе».
Прочтя грамоту бояр новгородских, князь разгневался:
— И они же еще мне условия ставят! Брюхолюбы толстолобые, — князь подбежал, схватил старшего посла за ворот шубы. — Ну! Куда вы Арсения дели? А?
— Так не я ж… Так народ же, — лепетал испуганно посол.
— Народ?! — рявкнул князь. — Кому врешь, стервец! Бояре ваши, бояре паутину заплели. Ну и что? Антония опять возвели. А что вы с ним-то створили? А?
Ярослав притянул испуганное лицо посла к своей бороде.
— Ну, тебя спрашиваю, что створили с Антонием?
Послу уж трудно дышать стало, да и не знал он, имеет ли право об Антонии князю что-либо говорить. Но князь, оказалось, все уже знал о владыке.
— Вы ж и его, своего владыку, до удара довели. Так какого дьявола вам еще надо? А? Меня зовете. Зачем? Чтоб еще и надо мной кочевряжиться. Я вам не Антоний!
Ярослав оставил посла, отошел к окну, стараясь успокоиться. Именно чтоб отвлечься, спросил об Антонии почти участливо:
— Ну как он там?
— Лежит недвижим. Языка лишился. Мычит что-то, не поймешь.
— Вот видишь. Ступай. Отдыхай. Завтра ответ дам.
Ярослав хитрил, ответ у него уже был готов. Ему просто надо было выиграть время. Он тут же позвал к себе Мишу Звонца, днями прискакавшего из Новгорода. Миша явился навеселе.
— Уже упился, — заметил хмуро князь.
— Так дома сколь уж не был, да и путь какой проскакал. Надо и отдохнуть как водится.
— Отдохнем во гробе. Сей же час седлай коней — и в Новгород. Гони что есть духу.
— Ну вот, лыко-мочало, — сразу скис Миша.
— А ну, — цыкнул князь и, помолчав, продолжал: — Заберешь княжичей с их дружиной — и сюда.
— Слава богу, давно пора. А то сидят там, как у тура на рогах.
— Да уходите ночью, дабы ни одна душа не проведала.
— Не изволь беспокоиться, Ярослав Всеволодич. Вывезу — ни одна собака не тявкнет.
— Ну и добро. С богом, — Ярослав махнул рукой, благословляя тем Мишу в путь-дорогу.
На следующий день князь долго не звал истомившегося в ожидании посла новгородского. Ярослав все прикидывал: далеко ль Миша Звонец ускакал. Наконец после обеда посол сам не выдержал, велел слуге напомнить о себе князю.
— Так просится, сказываешь? — переспросил князь слугу.
— Просится. Говорит, уж не забыл ли ты.
— Раз просится, пусть придет.
Слуга отправился приглашать посла, а Ярослав смотрел на двери, пытаясь сердце злом наполнить, что вчера кипело, и не мог. Прошло зло, перекипело.
Посол вошел, встал у дверей с почтением, ожидая ответа княжеского. А Ярослав все смотрел на двери и словно не замечал его. Посол, кашлянув, напомнил:
— Я здесь, Ярослав Всеволодич.
— Вижу, не слепой.
— Так за ответом я.
— За каким ответом?
— Ну на грамоту-те, кою ты вчерась чел.
— А разве я тебе не ответил?
— Нет… кажись, — удивился посол.
— А я мнил, ты уж получил ответ.
Князь затеял эту игру в кошки-мышки, все еще надеясь прогневить сердце свое. Но зло не приходило, и тогда Ярослав протянул правую руку через стол и сложил из трех пальцев известный русичам знак.
— Вот мой ответ боярам.
— Что это? — опешил посол, уязвленный грубой выходкой князя.
— Ай не видишь? Так подойди, я те под нос суну.
— Но князь. — Посол оскорбленно одернул кафтан. — Что ж это?.. Это…
— Что это?! — рявкнул князь, с удовольствием почувствовав, как сердце шалеет, полнясь гневом. — Что это? Тебя спрашиваю!
Для пущего страху князь гулко трахнул левой ладонью по столу. Посол вздрогнул, промямлил через силу:
— Кукиш сие.
— Вот явишься в Новгород и боярскому совету вот эдак свернешь и сунешь. Это, мол, князь Ярослав послал. Понял?
— Понял, князь.
— И передай еще на словах. Покуда они будут мне загородки городить: это льзя, это нельзя, чтоб послов не слали. Буду сечь.
А на Городище жили как на угольях. Сторожа следили за новгородской дорогой. Теперь хоть полегче стало: наконец-то выпал снег, и приближавшегося человека можно было заметить даже ночью.
В один из дней января кормилец послал Ратмира на торжище, чтобы узнал он, торгуют ли там, а если торгуют — то чем? Федор Данилович полагал, пока жива торговля — жив и город, а умрет торговля — и городу аминь.
Ратмир уехал на коне, но вскоре прибежал пешком, напуганный и со злыми слезами на глазах.
— Коня, псы! Такого коня… — твердил он, забывая отирать сыпавшиеся слезы.
Явившись в сени к княжичам, он, всхлипывая, рассказал:
— До города скоро добежал. В переулке узком встречный муж руку поднял: стой, мол. Остановился я: чего надо? А он — за повод. Я его плетью. А тут мне кто-то сзади палкой по голове. В очах потемнело. Очнулся, ни коня, ни мужа.
— Понятно, съели уж твоего каурого, — сказал Федор Данилович. — Благодари бога, что сам в брашно не угодил.
— Как? — кривился Ратмир. — Моего коня в брашно? Да ведь… Не может быть. Да как же…
Александр сочувственно смотрел на слугу, искренне переживавшего потерю коня.
— Ладно. Приищем тебе каурого же, еще лучше.
— Нет такого уж… — Ратмир махнул рукой и, чтобы не разрыдаться на людях, выбежал из сеней.
Федор Данилович переглянулся с княжичами.
— Вельми привязчив отрок, то добрый знак. Цени таких, Ярославич. Цени.
Но вскоре грянули события, заставившие забыть случай с конем Ратмира.
Из Переяславля прискакал Миша Звонец с воинами. Едва явившись, Миша заперся с княжичами в сенях, допустив туда лишь Федора Даниловича и Якима.
К ночи посыпал снежок, что очень благоприятствовало незаметному отъезду. По приказу Миши воины вытащили во двор все сани разом и тут же впрягли в них по паре сильных коней. Все делалось без единого возгласа. Потом воины вывели своих отдохнувших коней с ладно пригнанными и полными тороками. Миша послал одного отрока за княжичами. Тот явился в их покои и, ни слова не говоря, только кивнул Александру. Княжич понял и тут же приказал Ратмиру:
— Одевайся теплее и мигом в седло. Слышь?
Ратмир не приучен был допытываться и тут же, схватив кожушок с шапкой, выбежал из покоев.
Миша сам встретил княжичей: Александру сунул повод его вороного, а Федора, схватив за рукав,
