молча потянул к саням. Усадив, укутал ему ноги огромной шубой, шепнул на ухо:
— Ехать будешь как в раю.
Александр начал закидывать повод за гриву коня и тут услышал за спиной голос Ратмира:
— Ногу, князь.
И вот уж Александр в седле и чувствует, как становится центром отряда дружинников, сердце его переполняется гордостью и радостью. Он готов скакать хоть на край света. Рядом преданный Ратмир, все еще не знающий о причине такой спешки. И этот немой вопрос в глазах его тоже веселит княжича.
— Ратмирка, скачем на поганых, — предлагает Александр.
— Скачем, князь, — радостно соглашается тот. — Скачем на окаянных.
В самый последний миг, когда Александр уже хотел сказать «С богом» и тронуть коня, подбежал и схватил его за стремя Темир.
— Ярославич, — взмолился татарин. — Дай Темирка конь! Дай конь!
Он понял: княжичи уезжают совсем. Кому он будет нужен здесь, в этом голодном, умирающем городе?
— Дай конь, дай конь, — твердил Темир, и уж слезы бежали у него по щекам.
Подъехал Миша, спросил негромко:
— Что стряслось, Ярославич?
— Да вот Темир с нами хочет ехать. Коня просит.
— A-а, черт! — выругался Миша. — Дай ему плетью.
— Ты что?! — сверкнул на Мишу очами княжич. — Сам хочешь? — и шевельнул плетью.
Миша понял: княжич, чего доброго, и впрямь перетянет его плетью, да еще при народе. Все может статься. Миша наклонился, протянул Темиру руку.
— Иди сюда, нехристь.
Держа татарина за руку, он подъехал к саням Федора, кивнул на коренника.
— Лезь на коня! Живо!
— Ай, спаси бог, ай, спаси бог, — лепетал Темир, влезая на коня.
Чтобы показать поганому, что едет он его милостью, Миша сунул ему под нос плетку и пригрозил:
— Башку сверну, коли что с княжичем случится. Слышь? Сверну башку.
Но Темир так радовался, что посадили-таки его на коня, хотя и неоседланного, что кивал и твердил, смеясь и плача:
— Башка свертай… Спаси бог, башка свертай…
— Ну, с богом, — молвил наконец Александр и направил коня к воротам и далее в темноту зимней ночи.
Впереди лежал путь в родной и милый Переяславль, о котором стосковалось его сердце.
XX
КНЯЖЬИ РАСПРИ
Из Новгорода в Переяславль к Ярославу прискакал тайно Федор Яневич — сын тысяцкого, сторонника его. Князь понимал, чего стоило ему проскакать такой путь по лесам, и поэтому принял его ласково и одарил щедро. В присутствии княжичей Яневич рассказал обо всем, что интересовало князя:
— Как уехали княжичи, едва ли не три месяца Новгород без князя был. Первых послов, которых бояре направили к Михаилу звать его на стол, перехватил князь смоленский. Лишь вторые добрались до Брыни, где обретался тогда Михаил. Князь прибыл в Новгород вместе с сыном Ростиславом в конце апреля.
— Сколь лет отроку? — поинтересовался Ярослав.
— Княжич о семи годах. А что?
— А ничего. Сказывай далее.
— Далее, врать не хочу, князь, Михаилу новгородцы уж так обрадовались.
— Еще бы, сам ангел небесный, — желчно заметил князь. — Небось манной небесной осыпал дураков.
— Ты угадал, Ярослав Всеволодич. Он дал им грамоту, в которой объявлена свобода смердам от податей на пять лет.
Услыхав это, Ярослав гулко хлопнул ладонью о стол.
— Ну не дурак ли? — вскричал он гневно. — Вот уж истина: смерд глуп — то не горе, князь глуп — горе с море. И долго он думает усидеть так на столе?
— Но, батюшка, — вмешался Александр. — Им платить ныне нечем. Я знаю, нечем.
Князь резко обернулся к сыну, вступившемуся вдруг за новгородцев. Хотел осадить его, прикрикнуть даже, но вспомнил, что растит князя — не холопа, а на князя кричать никто не смеет.
— Стало быть, платить нечем? — переспросил как можно спокойнее.
— Нечем, батюшка. Ей-богу, нечем. Все под дождями сгинуло.
— Ну, спасибо тебе, Ярославич, за совет. Спасибо. А только тогда присоветуй мне, князю, на что дружину содержать? А?
— Не знаю, — признался Александр, — но только брать там не с кого и нечего. Да ты Якима спроси, коль мне не веришь.
— А что Яким? Яким сам с князя куны на содержание просит. Ну хорошо, — вдруг примирительно заговорил князь. — Хорошо. Ныне с них брать нечего. Так?
— Истинно так, батюшка.
— Ну, а грядущее лето, скажем, уродит жито да молоко рекой. А? Тогда что?
— Тогда и брать.
— Вот ты и попался, как олень в путик[64], сыне дорогой, — засмеялся князь. — Как же ты брать с них станешь, коли у них грамота вольная на пять лет?
Приперев этим доводом сына в угол, князь потрепал его благодушно по голове.
— По сей грамоте, сыне, смерд за пять лет зажиреет, а князь с сумой пойдет.
Ярослав обернулся к Яневичу.
— Ну, сказывай далее, славный муж.
— Ведомо тебе, князь, что Антоний дальше службу служить не мог.
— Ведомо, ведомо, — отвечал Ярослав, присаживаясь опять к столу. — Укатали сивку крутые горки.
— Видя это, Михаил присоветовал боярам найти на его место достойного чернеца или попа.
— Мудро присоветовал, мудро, — съязвил Ярослав.
— Бояре-те заспорили, одни хотят диакона Спиридона с Юрьевского монастыря, другие Иоасафа — епископа из Владимира-Волынского.
— Ишь куда метнули. А его спросили?
— А третьи игумена одного, из греков. Спорили, спорили…
— Шибко голов много, а ума ни одного, — заметил князь.
— И решили избрать жребием.
— О господи! — воскликнул Ярослав.
— И тогда написали три имени на хартиях, и положили на святой престол в Софии, и послали княжича Ростислава, дабы взял и принес одну. Княжич принес хартию со Спиридоном.
— Во! — обернулся весело князь к сыновьям. — Коли ума недостает, как дела вершить надо, жмурь очи и своди персты. Сошлись — спеши на рать, не сошлись — сиди на печи.
Княжичи смеялись, смеялся и князь, вышутив избрание нового владыки. Потом Ярослав, усадив Яневича напротив себя, долго и дотошно выпытывал о жизни в Новгороде, интересуясь и ценами на жито, и пожарами, и разбоями.
