высыпал в нее серебро.
— Возьми. Это от меня. От сына это.
Но отец с криком швырнул гривны, и они со звоном раскатились по паперти.
— Заберите ваши гривны! Не надо!
Сворой голодных псов кинулись нищие на серебро. Началась потасовка со стонами и звериным рычанием. Сильные рвали серебро у слабых, а те лишь визжали и кусались. А безумный словно и не видел ничего. Уставясь по-прежнему в одну точку, он повторял и повторял, отмахиваясь руками:
— Не надо мне ваших кун… Не надо! Заберите гривны!
Ратмир бежал от собора, едва сдерживая рыдания. Он кинулся в ближайшую улицу, забыв даже о коне. К счастью, его нагнал какой-то сердобольный монах, видевший все, схватил за руку:
— А коня-то, отрок!
Ратмир остановился, а монах сказал с упреком:
— Разве можно нищим кидать такие куны? Они ж перегрызутся. Им крохи, объедки в самый раз будут.
— Но это ж мой отец, — отвечал с горечью Ратмир.
— Он блаженный, с богом говорит, ему христиане не дадут с голоду помереть, не дадут.
Ехал Ратмир от собора, не примечая дороги, не ведая куда. С сердцем опустошенным, с думой мрачной и горькой. Он понимал, что навеки потерял единственного родного человека, и от мысли такой отроку становилось холодно и неуютно в этом мире.
Очнулся он от дум, когда конь, не чуя повода, сам свернул к реке, вошел в нее и стал пить.
Ратмир осмотрелся. Вечерело. Был он уже далеко за городом. Напоив коня, Ратмир решительно натянул поводья и поехал в город. Приехав ко дворцу великого князя, он назвался страже течцом из Переяславля и спросил о Сбыславе.
— Эвон в той клети твой товарищ, — указали ему в угол двора.
Сбыслав спал, но по приходе Ратмира проснулся.
— Малость соснул, — оправдывался он. — Хорошо, что ты заехал, кабы сегодня не пришлось назад в Переяславль бежать. Князь молвил, днесь ответ напишет. Вот жду.
— А, все едино, — махнул рукой Ратмир, устало опускаясь на лавку.
— Ну как отец? — поинтересовался Сбыслав.
— После, после, — отвечал Ратмир, опять ощутив горький ком в горле.
Увидев, что отрок расстроен, Сбыслав не стал приставать с расспросами, а предложил лечь на лавку и соснуть. Сам же ушел задать коням овса.
Вскоре Сбыслава вызвали к великому князю, и он воротился с грамотой в калите.
— Вот так-то. У течца нет пути конца. Скачем. По холодку оно и бежаться будет хорошо. Заночуем где-нито в дебре.
Выехали они из Владимира, когда солнце коснулось уже окоема. Кони шли резво. Летние сумерки были долгими, и до наступления темноты они пробежали немалый путь. Как только дорога плохо видна стала, Сбыслав свернул с нее и направил коня в кусты.
— Передохнем. А то попадем в болото — не вылезем.
Они выбрали неподалеку крохотную полянку, расседлали коней, привязали их под деревом и задали из торок овса. Себе для ложа нарубили веток, настелили, закрыли их подкладами, в голова положили седла. Легли рядом, так было теплее и хватило укрыться одного корзна Сбыслава. Ратмир свое забыл впопыхах.
— Ну как? — спросил Сбыслав, когда они умостились.
— Хорошо, — ответил Ратмир. — Гнус ест только.
— Можно огонь вздуть, да провозимся с ним до зари. А к тому часу захолодает, гнус и пропадет.
Ратмир промолчал. Сбыслав хотел спросить его об отце, но потом раздумал, решив, что, наверное, родитель умер, раз отрок так скоро явился и был расстроен. Чтобы хоть как-то утешить и поддержать мальчика, он сказал, задумчиво глядя в небо:
— Да, бедный человек, который тут мается, обязательно в рай попадает…
Сбыслав поговорил немного, все хваля пресветлый рай, но, поняв, что Ратмир не склонен к разговору, умолк. А Ратмир действительно не хотел разговаривать, но и уснуть не мог. Он все думал и думал об отце, вспоминая жуткую встречу у собора и все более утверждаясь в мысли, что причиной помешательства его была их разлука. Даже запретив сыну бежать от князя, отец думал в первый черед о нем, о Ратмире. Теперь-то Ратмир хорошо знал, что полагалось за побег: полное рабство — обель.
Давно уж утихли комары, сладко посапывал за спиной Сбыслав, а Ратмир никак не мог уснуть. Лишь когда совсем почти рассвело, он забылся зыбким тревожным сном.
Проснулись они оба сразу, почувствовав, как рванули с них корзно.
Ратмир увидел стоящих над ними вооруженных людей и сразу догадался: збродни! А Сбыслав в этот миг, резко распрямив ноги, ударил одного из стоявших в живот и тут же вскочил. Збродень со стоном покатился в траву. Других это не испугало, но удивило настолько, что на какое-то мгновение они замерли. И именно в это мгновение Сбыслав, как кошка, в несколько прыжков достиг стоявшего неподалеку коня, прыгнул в седло и, гикнув, исчез за кустами.
Ратмиру вскочить не дали, навалились двое, тут же скрутили ему за спину руки и связали. Несколько человек кинулось за Сбыславом, вопя во всю мочь: «Держи-и-и!»
Далеко ускакать ему не удалось. Пущенная меткой рукой стрела вонзилась в шею Сбыславу, и он свалился с седла, теряя сознание. Его приволокли окровавленного и бросили на траву.
Ратмир в ужасе смотрел на товарища, считая его уже мертвым, и никак не мог уловить, о чем спрашивает один из збродней.
— Да дай ты ему плетью, — посоветовал кто-то.
Свистнула плеть. Словно ожогом ожгло Ратмиру лицо.
— Тебя, пес, спрашивают, откуда вы? Чьи?
— Из Переяславля, князя Ярослава Всеволодича люди, — отвечал Ратмир, прикрывая ладонью лицо.
— Ага-а, — торжествующе завопил длиннобородый збродень, — псы княжьи! Добрый ныне улов, добрый!
— Чего доброго, — отозвался другой, совсем молоденький. — Два коня, два седла, мечи да луки — вся и добыча.
— А в калите пошарь-ка у энтого.
— Ничего тут нет, окромя грамоты какой-то.
— Грамота? — заинтересовался длиннобородый. — А ну-ка дай.
Он покрутил свиток, понюхал даже, спросил Ратмира:
— Чья грамота, ведаешь?
— Наверно, великого князя.
— Слышь, — позвал молоденький, — давай кончать их, что ли.
— Ты чего, — нахмурился длиннобородый. — Не слыхал: из Переслава они, да еще и Ярославовы. А батька Ермила наш забыл чей?
— А и верно, может, еще и родня его.
Збродней оказалось шестеро. Они заседлали коней Сбыслава и Ратмира. Ратмира посадили в седло, не развязав рук, а Сбыслава, так и не пришедшего в сознание, кинули кулем через седло и привязали лыком. И поехали.
Ратмир видел впереди безжизненно болтающуюся у самого стремени голову Сбыслава, кровь, капавшую с нее на траву, и сердце его переполнялось жалостью и состраданием к товарищу.
— Он же кончится так, — наконец крикнул Ратмир. — Вы что, не христиане?!
Длиннобородый обернулся, крикнул ехавшим сзади:
— Заткните щенку глотку! Да и чего зрит он? Ну!
Ратмир услышал, как нагнал его кто-то сзади, и подумал, что сейчас тот ударит. Но тот ловко набросил на голову Ратмиру темный мешок, деловито завязал его и молвил добродушно:
— Так-то лучше будет, отрок. А то ведь, если путь проведаешь — смерть.
