злобный монстр пожирает меня изнутри? Да нет, не может быть…
В Аомамэ побеждает здоровое любопытство. И мысль, которая никогда не приходила ей в голову, вдруг вспыхивает лучиком света в кромешной тьме:
А что, если во мне — ребенок Тэнго?
Скорчив гримасу, Аомамэ размышляет, возможно ли это. Как она физически могла зачать от него?
Конечно, можно подумать и так: в тот кошмарный вечер, когда творилось Великое Черт Знает Что, некая сила вдруг забросила мне в матку сперматозоиды Тэнго.
Из-за убийства Лидера где-то во мраке, посреди грозы и дождя этот мир дал трещину, и образовался некий коридор. Видимо, совсем ненадолго. И мы с Тэнго воспользовались этим шансом по назначению. Мое тело приняло тело Тэнго, и я забеременела. Какая-то из моих яйцеклеток — скажем, номер 201 или 202 — «раскрыла объятия» одному из миллионов его сперматозоидов. Такому же крепкому, умному и искреннему, как его хозяин.
Совершенно нелепая версия. Никакой логики. Сколько об этом ни рассуждай, какими словами ни доказывай, никто на свете не поверит, что такое возможно. Однако на дворе — Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четвертый год. В котором может случиться все, что угодно.
Но если ребенок и правда от Тэнго…
В то утро на Третьей скоростной магистрали я не спустила курок пистолета. Действительно собиралась покончить с собой, даже сунула дуло в рот. И ни капельки не боялась смерти, потому что этим спасала Тэнго. Но какая-то сила заставила меня в последний момент передумать. Меня позвал чей-то Голос издалека. Не потому ли, что я уже была беременна? Может, он и пытался сообщить мне о зарождении новой жизни?
Аомамэ вспоминает тот странный сон, в котором элегантная женщина средних лет накинула на нее, обнаженную, свое пальто. Вышла из серебристого «Мерседеса»-купе и закутала ее в легкое, мягкое пальто яично-желтого цвета. Она знала, что я беременна. И защитила меня от бесстыжих взглядов зевак, от холодного ветра и всех остальных невзгод этого безумного мира.
Это был добрый знак.
Лицо Аомамэ расслабляется. Кто-то оберегает и защищает меня, заключает она. Даже в этом Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четвертом я не одинока. Наверное.
Она берет чашку остывшего чая, выходит на балкон. Садится в пластмассовое кресло и сквозь щели балконной решетки — так, чтобы снаружи ее никто не увидел, — наблюдает за детской площадкой в парке. Стараясь думать о Тэнго. Но думать о Тэнго не получается. Вместо этого она вспоминает лицо Аюми Накано. Ее светлую улыбку, открытую и естественную. Они сидят лицом к лицу за столиком в ресторане, в руках — бокалы с красным вином. Обе порядком захмелели. Первоклассное бургундское перемешивается с их кровью, растворяется в теле и окрашивает мир вокруг в нежно-розовый цвет.
— Знаешь, Аомамэ, — говорит Аюми, поглаживая бокал. — По-моему, в этой жизни нет ни логики, ни доброты.
— Может быть, — отвечает Аомамэ. — Но ты не переживай. Эта жизнь когда-нибудь закончится, и наступит Царство Небесное.
— Жду не дождусь, — вздыхает Аюми.
Почему я тогда заговорила о Царстве Небесном? — удивляется Аомамэ. — Почему вдруг вспомнила то, во что сама никогда не верила? А ведь вскоре после этого Аюми погибла. Может, я имела в виду совсем не то Царство, о котором твердят «очевидцы», а нечто более личное? Не для всех сразу, но для каждого по отдельности? Вот почему и вырвались у меня эти слова. В какое же Царство Небесное верю я? Какое, по- моему, Царство придет, когда этот мир исчезнет?
Она кладет руку на живот, прислушивается. Но, конечно же, ничего не слышит.
Аюми больше нет. Ее приковали жесткими холодными наручниками к спинке кровати в отеле на Сибуя и задушили поясом от халата (убийца, насколько известно Аомамэ, так и не найден). Ее тело вскрыли, потом зашили, а затем кремировали. От человека по имени Аюми Накано в этом мире больше ничего не осталось. Ни частички плоти, ни капельки крови. Жива лишь в документах — да в чьих-то воспоминаниях.
Но, может быть, все не так? И Аюми по-прежнему существует в 1984-м? Все так же ворчит, что ей не дают носить на работе оружие. Засовывает штрафы за нелегальную парковку под дворники чьих-то авто. Или обучает старшеклассниц, как предохраняться от беременности: «Запомните, девчата, — без резинки не давать!»
Как же тогда им увидеться? Может, если бы я поднялась по той аварийной лестнице и вернулась в прежний, 1984 год — мы сумели бы снова встретиться? Там Аюми была бы жива-здорова, а за мной не следили бы громилы из «Авангарда»? И мы заглянули бы в тот ресторанчик на Ногидзаке и выпили по бокалу бургундского? А может…
Может, и правда вернуться по той же лестнице наверх?
Будто перематывая кассету в магнитофоне, Аомамэ отслеживает ход своей мысли. Почему мне ни разу не пришло это в голову? Я пробовала еще раз спуститься по той же лестнице с хайвэя, но больше не нашла пожарного выхода. Лестница под рекламным щитом «Бензина Эссо» исчезла. Но, может, нужно идти в обратную сторону — не спускаться, а подниматься? Еще раз пролезть на стройплощадку под хайвэем и оттуда по лестнице выбраться на Третью Скоростную магистраль? По тому же коридору — обратно. Разве не это требовалось от нее в прошлый раз?
Ей хочется тут же вскочить, выбежать из квартиры, доехать до станции Сангэндзяя — и проверить все как можно скорее. Может, получится, может, нет. Но попробовать стоит. В том же костюме, на тех же каблучках — вверх по той же лестнице с пауками.
И все-таки Аомамэ сдерживает себя.
Нет, нельзя, понимает она. Ведь наши с Тэнго судьбы снова пересеклись именно потому, что я попала сюда, в год 1Q84-й. И, возможно, именно поэтому теперь жду от него ребенка. Значит, я непременно должна снова встретиться с ним в этом мире. И хотя бы до тех пор не покидать этот новый мир. Чего бы ни стоило — и что бы со мной ни случилось.
На следующий день после обеда звонит Тамару.
— Сперва насчет человека из «Эн-эйч-кей», — говорит он. — Я позвонил в контору корпорации. Сборщик взносов, ответственный за этот участок в Коэндзи, сообщил, что не помнит, чтобы стучался в дверь квартиры номер 303. Зато помнит, что видел на двери извещение об автоматическом переводе через банк и сам факт оплаты уже проверял. Еще он сказал, что, если есть звонок, он никогда не стучит в дверь. Иначе к концу дня все руки себе поотбивал бы. Мало того: в день, когда к тебе заявился тот тип, официальный сборщик взносов обходил совершенно другой участок. Насколько я понял, он не врет. Судя по отзывам, работник он терпеливый и приветливый, ветеран с пятнадцатилетним стажем работы.
— Что ж получается?
— Получается, что к тебе, скорее всего, приходил самозванец. Некто под видом служащего «Эн-эйч- кей» хотел обманом стрясти с тебя деньги. Человек из корпорации, с которым я говорил, очень встревожился. Подобные самозванцы — прямой удар по их репутации. Он даже предложил встретиться со мной, чтобы обсудить происходящее. Разумеется, я отказался. Сказал, что материального вреда нам не причинили и раздувать ситуацию не хотелось бы.
— А может, это какой-нибудь псих? Или один из тех, кто меня разыскивает?
— Те, кто тебя разыскивает, так бы не поступали. Таким способом ничего не добиться, а вот спугнуть тебя можно запросто.
— Но если это просто псих, почему он выбрал именно эту квартиру? Столько дверей вокруг! А я постоянно задергиваю шторы, чтобы с улицы было не видно света, сижу тихо как мышка, не вывешиваю на балконе белья. Но он уже который раз колотится именно в эту дверь — и больше ни в какую. Он знает, что я прячусь. И постоянно это подчеркивает. И всячески пытается заставить меня открыть.
— Думаешь, явится снова?
— Не знаю. Но если его цель — добиться, чтоб я ему открыла, наверняка придет еще не раз.
— И тебя это пугает?
— Не пугает, — отвечает Аомамэ. — Просто не нравится.
