Три звонка, пауза — и трезвонит дальше.
— Всё доставили? — сразу уточняет Тамару.
— Да, спасибо. Кажется, все, что нужно. И тренажеры в самый раз. Остается только читать Пруста.
— Если мы что-то упустили — сообщай, не стесняйся.
— Ладно, — отвечает Аомамэ. — Хотя понять, что упущено, будет непросто.
Тамару слегка откашливается:
— Возможно, я скажу лишнее. Но если не возражаешь, хочу тебя кое о чем предупредить.
— Да, конечно. О чем угодно.
— Долго находиться в запертом тесном пространстве, ни с кем не общаясь, на самом деле куда тяжелее, чем кажется поначалу. Даже самые терпеливые рано или поздно взвоют. Особенно если при этом они прячутся от тех, кто за ними охотится.
— До сих пор я долго жила в пространстве куда теснее, чем здесь.
— Возможно, в этом твое преимущество, — замечает Тамару. — Но все равно следи за собой. От долгого напряжения нервная система человека незаметно для него самого превращается в тряпку. А нервы, которые однажды превратились в тряпку, восстанавливаются с большим трудом.
— Постараюсь следить за собой, — обещает Аомамэ.
— Я уже говорил, по натуре ты человек осторожный, практичный и выносливый. И силы свои не переоцениваешь. Но даже самые осторожные люди начинают делать ошибки, если перестают за собой следить. Одиночество — кислота, которая разъедает человека изнутри.
— Мне кажется, я не одинока, — заявляет Аомамэ. Наполовину собеседнику, наполовину себе самой. — Одиночка — возможно. Но не одинока.
В трубке замолкают. Видимо, пытаются разделить категории «одиночка» и «одинокий».
— В любом случае, теперь буду еще осторожней, — говорит Аомамэ. — Спасибо за совет.
— Я хочу, чтобы ты понимала одно, — добавляет Тамару. — Мы со своей стороны сделаем все, чтобы тебе помочь. Но если у тебя вдруг возникнут непредвиденные обстоятельства — уж не знаю какие, — не исключено, что справляться с ними тебе придется самой. Как бы я ни торопился, рискую элементарно не успеть. Или даже вообще не смогу тебя вытащить. Скажем, если сталкиваться с этими обстоятельствами для нас будет слишком нежелательно.
— Прекрасно вас понимаю. Остаться здесь — мое решение, и я постараюсь защититься своими силами. Металлической битой и вашим подарком.
— Этот мир жесток…
— Там, где есть желания, готовься к испытаниям, — отвечает Аомамэ.
Тамару снова молчит, затем продолжает:
— А ты слышала об испытании, которое выпало сыщику тайной полиции в России эпохи Сталина?
— Нет.
— Его посадили в квадратную комнату, где был один лишь маленький деревянный стул. И приказали: «Заставь этот стул во всем признаться и составь протокол. Пока не сделаешь, из комнаты — ни ногой».
— Прямо сюр какой-то.
— Да нет, никакого сюра. Очень реальная история, от начала и до конца. Сталин создал жутко параноидальную систему, с помощью которой загнал в могилу десять миллионов человек, своих же соотечественников. И это — совершенно реальный мир, в котором мы живем до сих пор. Постарайся никогда это не забывать.
— Я смотрю, у вас много историй, которые греют душу…
— Не так уж и много. Но запасаюсь на крайние случаи жизни. Образования толком не получил, вот и запоминаю все, что может пригодиться. Примеряю каждую историю на себя. Ты же сказала: «Там, где есть желания, готовься к испытаниям». Все верно. Вот только желаний обычно мало, и все они довольно абстрактны, а испытаний — до ужаса много, и уж они-то совершенно конкретны. Это мне тоже пришлось претерпеть на собственной шкуре.
— Так что же за признание выбил следователь из деревянного стула?
— Очень ценный вопрос для размышлений, — отвечает Тамару. — Прямо дзэнский коан.
— Дзэн Сталина… — мрачно усмехается Аомамэ. Помолчав еще немного, Тамару вешает трубку.
После обеда Аомамэ занимается фитнесом: крутит педали тренажера, разминается на снаряде. С такой отдачей и таким удовольствием она не занималась своим телом уже очень давно. Закончив, смывает под душем пот. Затем, слушая радио, готовит нехитрый ужин. Смотрит по телевизору вечерние новости (ни одной интересной). А потом, уже в сумерках, садится на балконе и наблюдает за парком внизу. На коленях у нее тонкий плед, под рукой — пистолет и бинокль. А также новенькая, блестящая металлическая бита.
А ведь если Тэнго никогда больше не появится в этом парке, — думает она, — я так и проживу скромно и неприметно здесь, на задворках Коэндзи, до конца этого загадочного 1Q84 года. Буду готовить себе еду, заниматься фитнесом, смотреть по ящику новости, листать Пруста — и ожидать на этом балконе, когда же Тэнго наконец придет. Дождаться его — моя основная задача. Тоненькая ниточка, которая еще привязывает меня к жизни. Как того паучка — к аварийной лестнице, по которой я спустилась с хайвэя. Черный паучок растянул свою паутину на ржавой арматуре и затаил дыхание. Его несчастная паутинка раскачивалась на ветру меж колонн автострады, истрепанная и порванная в нескольких местах. Когда я заметила это, помню, даже пожалела бедолагу. А теперь и сама угодила в похожий переплет.
Нужно раздобыть кассету «Симфониетты» Яначека, решает Аомамэ. Идеальная музыка для занятий фитнесом. Ее звуки связывают меня с иной реальностью — сама не знаю, с какой. Она для меня — словно проводник куда-то еще. Не забыть бы добавить это в список вещей для следующей доставки.
Вот уже и октябрь; истек третий месяц ее зависания здесь. Часы продолжают неустанно отсчитывать время. Утопая в садовом кресле, Аомамэ смотрит через пластиковые прутья балконной решетки на горку в парке. Неоновый фонарь заливает детскую площадку своим ярким белым сиянием. Пейзаж напоминает Аомамэ коридор безлюдного океанариума. Она представляет, как невидимые рыбы без единого звука плавают между деревьями. Шевеля плавниками, ни на миг не прерывая движения. А в небе висят две луны, словно призывая ее в свидетели.
— Тэнго, — шепчет Аомамэ. — Где ты сейчас?
Глава 3
После обеда Тэнго входил в палату отца, садился на стул у кровати, раскрывал книгу, принесенную с собой, и читал вслух. Прочитав страниц пять, отдыхал немного и продолжал. Он читал отцу что попало — рассказы, дневники, статьи по природоведению. Главное — не в содержании, а в том, чтобы превращать тексты в голос.
Тэнго не знал, слышит его отец или нет. Никакой реакции на лице старика не читалось. Истощенный и жалкий, тот просто спал. Недвижный, практически бездыханный. То есть он, конечно, дышал. Но понять это было можно, лишь приблизив ухо к его лицу или поднеся зеркальце к приоткрытым губам. Через капельницу в его тело перегонялся физиологический раствор, а через катетер из организма выводились испражнения. Визуально же то, что пациент еще жив, доказывали только жидкости, перетекавшие плавно и бесшумно в прозрачных трубках. Иногда медсестра брила старика электробритвой и маленькими скругленными ножницами выстригала седые волоски из его ушей и ноздрей, подравнивала брови. Волосы продолжали расти, даже когда их хозяин был в коме. При взгляде на отца Тэнго переставал понимать, в чем разница между человеческой жизнью и смертью. А может, этой разницы нет вообще?
Может, это мы для удобства придумали, что она существует?
