— Я рад, что ты задержишься. Я хочу, чтобы ты хоть денек побыл со мной. Не забывай, я тоже отец. Кстати, ты не обижайся, я пригласил сегодня кое-кого из знакомых. Такое событие, сам понимаешь, надо отметить.
— Я знаю твоих знакомых?
— Нет. Один немец и двое русских.
— Русских?
— Вернее, один — грузинский князь, другой — казак. Я с ними связан по работе. Ты не против?
Клаус равнодушно пожал плечами.
— Послушай, — сказал он, — ты не знаешь, где здесь находится лазарет для военнопленных номер сто девяносто два?
— Лазарет? Зачем он тебе? Лазарет в некотором роде тоже является объектом моей работы.
— Вот как?
— Да и кстати, сегодня в числе гостей будет начальник лазарета майор Ланге.
Квартира доктора Берка размещалась в здании Ростовского краеведческого музея, чудом уцелевшего от бомбежек и артиллерийских обстрелов. Гостей еще не было. В просторной светлой комнате был сервирован стол. Возле него хлопотала стройная светловолосая девушка. Клаус вопросительно посмотрел на отца.
— Это Тоня. Тоня Гарбузова — мой добрый ангел, — пояснил доктор Берк. — Фрейлейн Тоня, вот познакомьтесь, мой сын Клаус.
— Я много слышала о вас, — сказала Тоня. — Господин Берк ждал вашего приезда. Поздравляю вас с сыном.
— Благодарю, фрейлейн Тоня. А что, папа, пока нет гостей, может быть, откроем шампанское? Генерал Хофер просил передать тебе лично вместе с поздравлениями абрау-дюрсо.
— О, абрау-дюрсо, молодец Генрих! Советское шампанское не хуже французского. Пожалуй, даже лучше. Выпьем, фрейлейн Тоня, за нашу радость. Желаю и вам достойного жениха, — подмигнул Тоне доктор Берк, — и хорошего сына. А, фрейлейн Тоня? — Доктор Берк был радостно возбужден и настроен благодушно. — Хорошие люди нужны на земле, — чуть захмелев, говорил он. — Хорошие. Пусть то будут немцы или русские. Что из того, что Тоня Гарбузова русская? Побольше бы таких русских, как вы, фрейлейн Тоня, как ваш дедушка Сергей Иванович. И тогда не нужны войны. Зачем воевать, если можно вот так делить радости друг с другом? Все дело в воспитании. Сергей Иванович вас хорошо воспитал. Ты знаешь, Клаус, фрейлейн Тоня совсем неплохо знает немецкий язык. Именно так мы должны воспитывать новое поколение на освобожденных от большевиков землях, и мы постараемся…
— Что, в Ростове открываются школы? — поинтересовался Клаус.
— Да, на это есть указания рейхсминистра. Первым иностранным языком будет немецкий язык. В будущем большинство предметов будет вестись на немецком языке. Но это в будущем. А до тех пор пока регулярная работа школ еще не осуществлена из-за недостатка помещений и учебных средств, министерство по делам Востока предложило компенсировать этот недостаток проведением экскурсий в музеи. Рейхсминистр считает, что присущая русским людям импровизация может быть здесь с успехом применена и использована. В меру своих сил мы вот с фрейлейн Тоней и ее дедом кое-что делаем и уже сделали. Привели в порядок оставшиеся экспонаты. К сожалению, после бегства большевиков ростовские музеи оказались почти голыми, в библиотеках — пустые полки. Большевики вывезли из музеев ценнейшие полотна великих мастеров. Это же варварство! Загрузить вагоны картинами мировых мастеров и отправить в этот хаос войны, под бомбы и снаряды.
— Но большевики спасали свое богатство, — возразил Клаус. — Это вполне естественно.
— Свое богатство! Рубенс, Айвазовский, Донателло — богатство большевиков? Ты меня удивляешь, Клаус. Это мировое богатство. Нет, творения великих мастеров должны находиться в надежных руках, в руках настоящих ценителей и хранителей этого богатства — в наших, немецких, руках.
— Простите, господин Берк, — перебила Тоня, — звонят. Очевидно, пришли гости.
Господ явилось двое: тучный, ожиревший майор, чем-то похожий на Германа Геринга, и высокий, статный блондин в костюме спортивного покроя. Рябое лицо последнего Клаусу показалось знакомым.
— Майор Ланге, комендант лазарета для русских военнопленных, старый борец, — представил доктор Берк. — А это господин Кутипов, донской казак, один из настоящих патриотов и верный друг рейха.
— Кстати, — вставил майор Ланге, — сейчас у меня в лазарете находится один из представителей казаков, старший лейтенант Севидов.
— Разве он казак? — удивился Клаус.
— Да, — подтвердил Кутипов, — он донской казак, из станицы Раздольной. А вы знаете его?
— Я с ним знаком. И надеюсь с ним повидаться…
— Мы вас и сами хотели просить об этом. Возможно, после вашей встречи Севидов не будет больше упрямиться. Но, учтите, дорогой Клаус, этот Севидов крепкий орешек. Он упорно выдает себя за другого.
— Ничего, господин майор, — самоуверенно проговорил Кутипов, — расколется. Под «прессом» и этот орешек расколется.
— А что это — «пресс»? — поинтересовался Клаус.
— «Пресс» — необходимая мера воздействия на тех пациентов, — принялся разъяснять майор Ланге, — которые не понимают человеческого языка. Именно таких непонимающих мы содержим в специальном бараке «7-Б». Туда недавно переведен и старший лейтенант Севидов. Что делать, ему были предоставлены лучшие условия, но он сам от них отказался.
Когда они остались вдвоем, доктор Берк предложил Клаусу осмотреть музей, вернее, то, что от него осталось. А осталось совсем немного: каменные бабы, чугунные стволы старинных орудий, ядра, глиняная утварь из древних курганов.
— Видишь, Клаус, как опустошили музей большевики! Куда все увозят? Линия фронта откатывается все дальше. Слава богу, нашим войскам удалось перехватить часть имущества. Работники зондеркоманды «Кавказ» захватили скифо-сарматские золотые сокровища в Краснодаре, коллекцию картин в Пятигорске и музей Лермонтова, конфисковали библиотеки в Майкопе, Армавире, Кисловодске. К сожалению, эти богатства не всегда попадают в надежные руки. Командир третьего танкового корпуса генерал Макензен присвоил себе наиболее ценные полотна Риберы, Рубенса, Мурильо, Иорданса, Верещагина, Коровина, Крамского, Поленова, Репина, Лагорио, Айвазовского, Шишкина, скульптурные работы Донателло. Это все экспонаты из Ростовского музея изобразительных искусств, эвакуированного в Пятигорск. Когда я думаю об этом, у меня волосы встают дыбом. Такое богатство! Еще неизвестно, чем все это кончится. Может быть крупный скандал. Геринг, Кестринг да и сам Альфред Розенберг тоже любители живописи. С каждым днем, сынок, все труднее работать моей зондеркоманде. Нас всюду обходят эти господа. На словах они якобы заботятся о сохранении ценностей. Гитлер пополняет глиптотеку, коллекцию Пергамон в Берлине, музей искусства в Линце. Геринг конфискует культурные ценности для своей галереи, которую намеревается устроить в Каринхалле. Рейхсминистр Розенберг прибирает к рукам ценности будто бы для создания высшей школы на берегу озера Хим. Они неплохо поживились в Австрии, Чехии, Польше и во Франции. Теперь — Россия.
— Ну вот видишь, — проговорил Клаус. — А ты вспомни, отец, историю с Нефертити. Ведь Гитлер так и не отдал ее Египту. И ты еще оправдываешь нашу миссию.
— Да, Клаус, оправдываю. Все эти картины, скульптуры — мелочь. В целом наша миссия гораздо возвышеннее. Мы должны подчинить народу-гению малокультурные племена.
— Но зачем народам, или, как ты сказал, племенам, заемная, насильно навязанная чужая культура?
Ты, отец, упускаешь из виду, что история есть движение и творчество. Каждый народ обладает скрытыми духовными силами. И для того, чтобы они проявились, вовсе не нужны меч Гитлера и сталь Круппа. Пушки не рождают культуры, они ее разрушают.
— Только будущие поколения смогут сказать, что есть истинная ценность как созидаемого, так и разрушаемого в этой борьбе. Жертвы забудутся, а настоящая культура восторжествует.
— Ничто не забудется, отец. Память человеческая не грифельная доска, на которой можно что-то
