— Что, у вас репутация Дон-Жуана?
— Вряд ли они слышали о Дон-Жуане. Просто установилось обо мне такое общественное мнение.
— Пошли выбирать лыжи. Общественное мнение мне всегда было как-то безразлично. Почему — не знаю, право.
Сергей Николаевич выбрал мне пару отличных лыж и всё, что надо для ухода за лыжами, и мы отправились домой. Нас разглядывали с большим любопытством, похоже, Неклонский был прав.
Меня разбирал смех.
Дома мы разговаривали до полпервого и решили завтра вечером сделать первую вылазку на лыжах. До какой-то высокой сопки. Река Алдан от Незаметного была за семьдесят километров.
Высокая сопка оказалась действительно высокой — выше всех таежных деревьев и других сопок. Мы стояли на краю обрыва почти в небе — небо было вокруг исчерна-синее, звездное, огромное, высокое. А Млечный Путь вел куда-то в иной мир, захватывающий, странный. Мне стало как-то боязно, и я невольно придвинулась к Сергею.
— Не бойся, Валя, — произнес он, — мы, слава богу, не умерли, мы живы, и жить нам еще долго, долго. Как будем жить — это другой вопрос… А в общем, пошли домой.
Настроение его вдруг испортилось. Обратную дорогу он был молчалив. Подходя к дому, он сказал (я расценила это как грубость):
— Почему, когда я прилаживал лыжи к вашим ногам — вы же еще не умеете с ними обращаться, — вы так отчаянно смутились?
— Сергей Николаевич, у вас испортилось настроение. Вам было просто скучно со мной?
— Простите. У меня последний год большей частью плохое настроение. Нехорошо срывать его на вас. Простите.
— Нет ли более короткой дороги домой?
— Есть. Надо выйти на шоссе. Ладно, пошли. Но там, наверное, ведут этих несчастных.
— Раскулаченных?
— Русских крестьян, — поправил он меня сердито. Мы вышли на шоссе и тотчас пришлось сойти с дороги, пропуская обоз с измученными, уставшими крестьянами, они едва шли.
— Далеко, родимые, до Незаметного? — спросил старик в драном полушубке.
— Скоро будет, вот за этой сопкой.
Они брели долго, а мы дошли до ближайшей тропки и свернули в обход.
— Коллективизация, — насмешливо сказал Сергей, — сердце кровью обливается, когда их видишь. Кому и для чего это нужно?
Дома я прошла к себе, думая, что он в таком настроении пожелает остаться один, но Сережа позвал меня к себе пить чай.
Договорились пойти в воскресенье на целый день за пятнадцать километров. У какого-то ручья, не помню название, там была охотничья избушка для тех, кто, возвращаясь с охоты, не дотянул до Незаметного, падая от усталости.
Утром мама напекла нам с собой пирожков с мясо, с картошкой и пончиков с вареньем. Все это я аккуратно уложила в пакетики и в сумочку.
Отец купил мне меховые унты, и я в этот день обновила их.
— А кто живет в этой избушке? — поинтересовалась у меня мама, наливая в термос кофе.
— Китаец по имени Ван-Хай-Лин, — мгновенно придумала я.
Проходивший по коридору Сергей на миг даже приостановился, но сейчас же прошел к себе.
Дорогой он спросил, откуда я взяла про Ван-Хай-Лина?
— Знаете, такое совпадение, я пишу рассказ… Там зимовье в тайге и китаец Ван-Хай-Лин… вот я и успокоила маму.
— А-а. Вы пишете рассказы?
— Да. Я еще не писатель. Я не тороплюсь, жду, когда буду писать лучше, но я непременно буду писателем.
— Нравится мне это «непременно», — пробормотал Сергей Николаевич. — Герой вашего рассказа китаец?
— Нет. Главный персонаж — простая женщина из староверской семьи Елизавета, необразованная, кончила всего семь классов, рано осиротела, мыкалась по свету — ни профессии, ни защиты, много ее обижали. А когда, обессиленная, измученная, добралась она до этого зимовья, Ван-Хай-Лин приютил ее, дал защиту, предложил работу в его зимовье, а потом и женился на ней. Елизавета от рождения романтик, но даже слова этого не знает и только видит странные, яркие фантастические сны, где она летает, а вокруг прекрасные крылатые существа, а на небе вечером выходит две луны. Все ее считают малость тронутой, и она совсем одна. Как бы одна в пространстве.
— Какая странная новелла. Ты мне ее прочти непременно или дай прочесть. И давай пойдем быстрее.
Идти было нелегко. Пока мы добрались до заветной избушки, я изрядно устала.
Меня поразила чистота в избе, приготовленные дрова, спички. Вода на лавке, стол, накрытый старой клеенкой, и голые нары на четверых. Сергей расстелил на них свою полудошку из легкого беличьего меха, предложил мне отдохнуть. Я села у стола…
Он положил в печку дров, разжег их, нашел топор в углу и сказал, что пойдет сначала нарубит дров для следующих посетителей. Взял с собой закопченный чайник и ушел.
Я задумалась… Все-таки Сергей Николаевич был мне чем-то неясен…
Он вернулся с охапкой свеженарубленных еловых ветвей и поленьев, которые он нашел возле избы. Вскоре мы вскипятили чай.
— Я здесь прошлый раз оставил чашки, может, целы? — он полез куда-то на верх полки и достал чашки и чай.
— Чай пусть лежит, если у кого не будет, я принес индийский, — он заварил прямо в чайнике.
Мы пили чай и разговаривали.
— Тебе ведь жарко, — заметил он, — потом выйдешь и простудишься, сними этот теплый свитер.
Я сняла верхний и очень теплый свитер из верблюжьей шерсти. Следующий, тонкий, белый, пушистый, из козьего пуха, без застежки, он помог мне снять через голову. А затем… я не успела опомниться, как он перенес меня на нары, стал осыпать поцелуями, что-то на мне расстегивал, что-то просто рвал. Это было так неожиданно, что меня покоробило, возмутило, я начала тотчас бешено отбиваться, почему-то не говоря ни слова.
Вдруг он меня выпустил, отошел к двери и закурил.
— Прости меня. Прости, — сказал он.
Я смущенно привела себя в порядок.
— Не ожидала этого от вас, Сергей Николаевич! — промолвила я и села возле стола.
Он тоже подошел к столу и сел рядом.
— Ты не бойся.
— Я не боюсь. Только больше не повторяйте этого никогда.
— Никогда, никогда?
Он в упор насмешливо посмотрел на меня. Я, кажется, покраснела.
Уходя, мы все прибрали как было, а когда вышли за порог, я быстро отошла в сторону и стала сама прилаживать к меховым унтам лыжи. Руки у меня дрожали, и почему-то ничего не получалось.
Сергей Николаевич минуты две молча наблюдал за моей возней, затем подошел и сам приладил лыжи. Мы тронулись в путь.
— Пойдем по шоссе, — заметил он, — в воскресенье оно безлюдно.
На шоссе никого не было. Ярко светила янтарная луна, и мы сначала бодро заскользили по укатанной дороге. Но скоро я начала отставать, почувствовала себя безмерно уставшей.
— Будем идти тихо, — заметил он. — Устала?
— Кажется, устала…
— Я тебя перепугал там в избе. Еще раз прости.
— Да ладно, что об этом вспоминать. У тебя же проснулась совесть.
