— При чем здесь совесть? — искренне удивился Сергей и вдруг рассмеялся. — Просто ты так отбивалась, и я невольно подумал, что вот так отбиваться может либо опытная кокетка, либо наивное, чистое дитя, что ты и есть такое дитя, — и почувствовал себя обескураженным. Я вдруг понял, кто и что предо мною, и поразился собственной глупости. Произошло недоразумение. Я ведь видел, что произвел на тебя впечатление при первом нашем знакомстве. И все моя проклятущая морда. Порезать ее, что ли, бритвой или ждать, когда это сделает время. Даже моя бывшая жена Шура, которая любит меня больше всех на свете, она любила бы меня так сильно некрасивого?
— Если бы я любила вас, что бы ни произошло с вашим лицом, хоть бы оно превратилось в темную, страшную маску, — я все равно любила бы вас.
— Это тебе кажется, детка.
— Любят не за наружность человека, а за его сущность, за личность. Я понимаю так… Посмотрите, какое светлое небо!..
Мы заговорили о другом, шли и беседовали.
Внезапно нас догнал легковой автомобиль и остановился. Из него вышел секретарь горкома, товарищ Белый. Он был у нас дома, смотрел, хорошо ли отца устроили, запомнил меня.
— Ой, как далеко от дома! — воскликнул он.
Белый предложил подбросить нас до дома. Его шофер, симпатичный загорелый парень, сказал, улыбаясь:
— Мигом домчу. А лыжи пристроим. Сергею, видимо, не очень хотелось принимать это предложение, но он, взглянув на меня, сразу согласился.
Шофер заботливо уложил наши лыжи. Белый сел на свое, видимо, обычное место впереди. Сергей пропустил меня вперед и потому немного замешкался.
Но он уже садился рядом, когда Белый, не оборачиваясь, сказал:
— Побыстрее, ваше сиятельство, и захлопните, пожалуйста, дверь.
Сергей резко поднялся и вышел из машины.
— Ты поезжай, Валя, — сказал он, — я дойду пешком.
Машина тронулась. Я опешила.
— Сережа! — закричала я, хоть до этого называла по имени-отчеству, и схватила шофера за плечо: — Здесь же его лыжи! Остановите машину.
— Поезжай дальше, — сквозь зубы сухо бросил Белый, — князь Неклонский небось дотопает до Незаметного.
— Сейчас же отдайте лыжи! — закричала я шоферу, и он послушно остановил машину.
— Извините, Павел Федорович, — возразил он Белому, — но, по-моему, нельзя ненавидеть человека лишь за то, что он родился в семье князя, а не его садовника или шофера. — Он открыл мою дверь и вышел сам из машины. — Которые тут его лыжи?
Я забрала обе пары лыж и, поблагодарив шофера, отошла медленно назад.
Машина отъехала.
— Ты же устала, — попенял мне Сергей и стал прилаживать лыжи к моим ногам. Я уже не смущалась — привыкла. Собственно, я бы уже сумела и сама.
Мы скользили по дороге, не торопясь. Перебираясь через очередную сопку, на вершине отдыхали. Было тихо и мирно под звездными небесами.
Я чувствовала, что мы стали немного ближе друг к другу, и это сознание меня делало почти счастливой. Но что Сергей Николаевич может меня полюбить… в такое счастье я еще не верила.
— А жену свою вы любили, хоть в начале брака? — спросила я, разглядывая в сотый раз ее портрет.
— Я никогда не любил Шуру, — сказал Сергей.
— Но почему же тогда вы на ней женились?
— Так получилось, могу рассказать. Я тогда работал матросом на реке Лене, потом боцманом. Зимой наше судно ремонтировалось в старинном староверском селе. Комнату я снял у Шуриного отца — строгого старовера. Аскет, фанатик русских православных, он атеистов не терпел. Для меня он сделал исключение. Как раз из-за моего нетерпимого для всех происхождения, которое и загнало меня из Ленинграда на Крайний Север. — Он увидел, что мне хочется спросить и уточнил: — Старинный дворянский род Неклонских.
«Князь Неклонский» — вспомнила я издевательскую фразу секретаря горкома партии, но дальше уточнять не стала.
— У этого фанатика было два сына, — продолжал Сергей, — которые после армии не вернулись домой, и дочь Шура.
Шура была неграмотная девушка, совсем неграмотная — ни читать, ни писать не умела. Но умна от природы. Тем летом с нашим суденышком произошла поломка, и мы временно осели для ремонта. Лето было очень жаркое, и я спал на сеновале. Ночью Шура пришла ко мне сама в одной рубашке… Всё получилось, как она хотела. Произошло это так неожиданно.
Ни она, ни я даже не подумали о последствиях. А осенью, когда я пришел из последнего рейса, трясясь от страха, Шура твердила, что отец убьет, когда узнает всё, все узнают — вымажут ворота дегтем, и отец убьет ее. «Он же убьет меня!»
— За что?
— У меня же будет ребенок. Я не знаю, как от него избавиться. У нас в селе нет таких старух, которые умеют избавить.
Я велел ей перестать болтать глупости. Никто ее не убьет. Всё будет в порядке.
Пошел к ее отцу и посватал Шуру. Отец дал согласие. Венчал нас староверский поп. Мне-то это было в высшей степени безразлично.
После свадьбы я сказал сияющей жене:
— Шура, мне жаль портить тебе радость, но знай, что я тебя не люблю, не любил, никогда не полюблю. Поживем с тобой года три, и я разведусь с тобой… Я отвезу тебя в Иркутск. Можешь к отцу не возвращаться. И не плачь. Успеешь поплакать… через три года.
Когда она родила Олечку, мы переехали сюда. Я хотел было устроиться в Якутске, у меня там оказались друзья. Но не смог.
— Вы прожили с ней три года?
— Ровно три. Сейчас она в Иркутске. Высылаю ей денег достаточно, чтоб она беспечно сидела у дома на лавочке и судачила с соседями, но она предпочитает учиться на рабфаке.
…После обеда я пошла в больницу на ванну, затем зашла к невропатологу — он меня просил зайти.
Я еще раз поблагодарила его за ванны, он отмахнулся:
— Пустое! Больше, чем ванны, вам сейчас поможет укороченный рабочий день, наберетесь силенок перед отъездом…
— Это вы просили за меня нашего начальника, — поняла я.
— Я… но точнее, моя жена, она работает в управлении лагерей… у Вишневецкого. Сначала не решилась его просить, думала — откажет, но потом набралась храбрости. Я ей столько о вас рассказывал… Но, к ее удивлению, Вишневецкий сразу согласился и позвонил начальнику вашего лагеря.
— Вам обо мне рассказывала Маша?
— Да. Она иногда находит возможность зайти к нам. А привел ее к нам впервые мой друг, еще когда она была у него в психолечебнице.
Я простилась и ушла и неожиданно для себя самой отправилась к театру. Подошла к афише, шел «Гамлет»… Неужели сюда, в Магадан, приехали работать хорошие артисты, которые могут играть «Гамлета»? Фамилии были явно обезличенные — Иванов, Петров, Сидоров. А в конце афиши я прочла: художник Неклонский!
Я долго смотрела на дорогую фамилию…
Затем села на ближайшую скамейку в театральном скверике.
Да, у нас с ним все началось с постепенно нарастающей дружбы. Но прошло не так много времени, и Сережа сказал мне:
