бесит? Может, она и беспомощна, но говорит не хуже нас с тобой, и голова у нее варит дай бог каждому. Она просто рада, что превратила мою жизнь в кошмар!
Фин молчал, не зная, что сказать. Интересно, кто кормит и переодевает мать Артэра, пока тот работает? И тут бывший друг будто прочел его мысли:
— Вот с Маршели она хорошо ладит.
Фин представил, каково жилось его школьным друзьям все эти годы. Прикованные к дому, обязанные ухаживать за старой женщиной… Мать Артэра стала практически беспомощна после инсульта, который перенесла, когда Артэр был еще подростком. И тот снова заговорил в унисон с мыслями Фина:
— И после всех этих лет у нее не хватает совести умереть и дать нам наконец пожить нормально!
Фин повернул на однополосную дорогу, ведущую к огням Кробоста, что растянулись на полмили. Проезжая мимо церкви, он заметил свет в окнах дома священника. За холмом дорога резко поднималась к построенному на склоне бунгало Макиннесов. Свет, падавший из окон дома, освещал торфяные брикеты, аккуратно уложенные «елочкой». Казалось, их выкладывал сам отец Артэра. В паре сотен ярдов впереди Фин увидел на фоне ночного неба темные очертания родительского дома. В нем не было ни света, ни жизни.
Полицейский сбросил скорость, свернул подъездную дорогу и остановил машину перед гаражом. Лунный свет заставлял океан сверкать как расплавленное серебро. В кухне горел свет, и через окно Фин увидел женскую фигуру возле раковины. Внезапно он осознал, что это Маршели. Ее длинные светлые волосы выглядели темнее, чем он их помнил; она убрала их от лица и собрала в тугой хвост на затылке. На лице Маршели не было косметики. Она казалась бледной и усталой, синие глаза потеряли свой блеск, под ними залегли тени. Женщина услышала звук подъезжающей машины и подняла голову. Но Фин как раз погасил фары, и она увидела только свое отражение в стекле. Маршели быстро отвернулась, словно была разочарована тем, что увидела. И в этот момент Фин снова увидел ту девочку, которая так ему понравилась с их самой первой встречи.
Глава седьмая
Прошел год, прежде чем я осмелился тайком от родителей пойти в субботу в гости к Маршели.
Лгать мне приходилось нечасто, но если приходилось, я старался, чтобы ложь звучала убедительно. Я слышал, как другие ребята вешали лапшу на уши родителям и учителям; даже мне было понятно, что это вранье. И естественно, взрослые тоже все понимали — это было видно по их лицам. Поэтому важно было придумать нечто правдоподобное. А уж потом, если все получалось, можно было периодически пользоваться тем же трюком, когда того требовали обстоятельства. Поэтому мои родители ничуть не усомнились в моих словах, когда я сказал, что собираюсь идти играть к Артэру тем субботним утром. В конце концов, какой смысл шестилетнему ребенку врать?
Конечно, про Артэра я сказал по-английски, потому что на гэльском мы дома больше не говорили. Отец, без особой, правда, охоты, купил телевизор, и я часами просиживал перед ним как приклеенный. В том возрасте я впитывал информацию как губка, и выучить язык оказалось гораздо проще, чем я думал. Просто теперь для всего было два названия, тогда как раньше существовало только одно.
Отец был немного разочарован, что я отправляюсь к Артэру. Все лето он провел, ремонтируя старую деревянную лодку, которую вынесло на берег. Краска выцвела от соленой воды, и название было не разобрать. Тем не менее отец поместил в «Сторновэй газетт» объявление с ее описанием и предложением вернуть ее законному владельцу — тому надо было лишь обратиться за ней. Отец был исключительно честен. Но, думаю, он был рад, что никто за лодкой так и не пришел, и теперь он мог реконструировать ее с чистой совестью.
Тем летом я проводил много времени с отцом, помогая ему шлифовать деревянный корпус, счищая остатки краски, держа для устойчивости рабочий стол, когда он выпиливал новые поперечные доски для днища из выброшенной на берег древесины. На аукционе в Сторновэе отец по бросовой цене купил уключины, а весла сделал сам. Он хотел поставить на лодку мачту, а парус сделать из брезента, что мы нашли во время одной из наших вылазок на пляж. В гараже обнаружился старый подвесной двигатель, который отец хотел попробовать починить. Тогда мы могли бы плавать как угодно: ходить под парусом, использовать весла или мотор. Но до этого надо было еще дожить: сейчас отец хотел просто спустить лодку на воду и сделать пробный круг по заливу — от Порт-оф-Несса до гавани Кробоста.
Внутри и снаружи лодка была покрашена для защиты от соли: конечно, в фиолетовый, как и все, что окружало нас. На бортах отец белой краской вывел ее имя — «Эйлэй»: так на гэльском звучало имя моей матери — Хелен.
Тот день был идеальным для спуска лодки на воду. До равноденствия, когда начинались штормы, еще оставалось время, и погода в ту сентябрьскую субботу стояла хорошая. Солнце было ярким и все еще припекало, и только легкая рябь от бриза нарушала неподвижность моря. Отец решил, что это самый подходящий день для реализации задуманного. Муки выбора разрывали меня на части, но все же я сказал ему, что пообещал Артэру прийти и не хочу расстраивать его отказом. Отец объяснил, что до следующей субботы ждать нельзя: погода может испортиться. Тогда «Эйлэй» придется стоять под брезентом в саду до следующей весны. Так что если я не хочу идти с ним сегодня, он все равно не будет откладывать спуск на воду. Думаю, он надеялся, что после этих слов я изменю свое решение, и мы отправимся в первое для «Эйлэй» путешествие вместе. Он не мог поверить, что я упущу такой шанс только потому, что иду играть с Артэром: ведь с ним я мог увидеться в любое время. Но, несмотря на запрет матери, я пообещал Маршели, что приду к ней на ферму в эту субботу. И, хотя это разбивало сердце и мне, и отцу, я не собирался нарушать обещание.
Я был в смятении: ложь тяжким грузом лежала на моей совести; но я попрощался и направился вниз по дороге к дому Артэра. Ему я сказал, что буду занят в эту субботу, так что он может меня не ждать. Отойдя от дома достаточно далеко, я свернул к торфяной тропе. Я бежал по ней до тех пор, пока не убедился, что меня точно не видно с дороги на Кробост. Мне потребовалось десять минут, чтобы, срезав путь через вересковую пустошь, выйти на дорогу Кросс-Скигерста и повернуть на запад, к Мелнес. Этот маршрут я знал очень хорошо, потому что весь минувший год вместе с Артэром провожал Маршели до дома после школы. Но я впервые осмелился пойти к ней в субботу. Об этой встрече мы договорились тайком, пока остальные играли на школьной площадке. Артэр ничего не знал — это было моим условием. Хотя бы раз я хотел поиграть с Маршели наедине. Но пока я спускался по склону к дороге на Мелнес, я ощущал вину за свой обман — тянущее чувство в животе, как бывает, когда переешь.
Я остановился у белых ворот и положил руку на задвижку. Время на то, чтобы передумать, еще оставалось, и я колебался. Если бы я развернулся и бежал всю дорогу обратно, то, возможно, еще успел бы вернуться до того, как отец погрузит лодку прицеп. Так никто бы ничего не узнал. Но тут ветер донес до меня звонкий веселый голосок:
— Фи-и-ин! Эй, Фин!
И я заметил Маршели, бегущую по тропинке. Она, наверное, высматривала меня, так что теперь пути назад не было. Задыхаясь, она подбежала к воротам. Щеки ее раскраснелись, а голубые глаза сияли, как васильки. Ее волосы были заплетены в две косички, как в тот первый школьный день, и перевязаны голубыми лентами под цвет глаз.
— Пойдем! — она схватила меня за руку, и я попал в зазеркальный мир Маршели раньше, чем успел понять, что происходит.
Мать Маршели была приятной женщиной, от которой пахло розами и чей мягкий английский акцент звучал для меня, как музыка. У нее были волнистые каштановые волосы и шоколадного цвета глаза. Поверх кремового шерстяного свитера и голубых джинсов она надела цветастый фартук. Кроме того, на ней были зеленые резиновые сапоги, и она не обращала внимания на то, что с каждым ее шагом налипшая на них грязь разносится по плиточному полу большой кухни. Выгнав двух не в меру общительных колли во двор, она усадила нас за стол и налила каждому по большому стакану домашнего лимонада. Мать Маршели часто видела моих родителей в церкви, и у нее была масса вопросов. Чем занимается мой отец? А мать? Кем я
