хочу стать, когда вырасту? На этот счет я не имел ни малейшего представления. Но так как признавать этого мне не хотелось, я сказал, что хочу быть полицейским. Она удивленно подняла брови и сказала, что это похвальный выбор. Все время я чувствовал взгляд Маршели, но не хотел поворачиваться к ней, зная, что покраснею.
— Ну что, останешься на обед? — спросила мать Маршели.
— Нет, — быстро ответил я и только потом спохватился, что это, наверное, прозвучало грубовато. — Я сказал маме, что вернусь к двенадцати. Она обещала что-нибудь приготовить. А потом мы с папой пойдем кататься на лодке. — Я рано понял, что одна ложь часто влечет за собой другую, а та — следующую. Я уже начал паниковать, боясь, что у меня сейчас спросят еще что-нибудь, о чем придется врать. — А можно еще лимонада, пожалуйста? — я попытался сменить тему разговора.
— Нет. Попозже, — сказала Маршели, а потом, обращаясь к матери. — Мы пойдем играть на сеновал.
— Хорошо, только смотрите, чтобы клещи не покусали.
Когда мы вышли во двор, я спросил:
— Клещи?
— Сенные клещи, они живут в сене. Их не видно, но они кусают за ноги. Смотри! — и она подняла штанину, чтобы показать крошечные красные укусы, расчесанные и кровоточащие.
Я перепугался:
— Тогда зачем мы идем на сеновал?
— Играть. Мы в джинсах, так что все будет нормально. К тому же они вряд ли станут тебя кусать. Папа говорит, они любят только английскую кровь.
Маршели взяла меня за руку и повела через двор. С полдюжины кур торопливо разбегались с нашего пути. По левую сторону от нас стоял каменный коровник. Три большие розовые свиньи, посапывая, копошились в кормушке с сеном и нарубленной репой. Казалось, единственное, что они делали — это ели и испражнялись. Я скривился от сладковатого и острого запаха свиного навоза:
— Тут воняет.
— Ну, это же ферма, — Маршели едва ли считала тему достойной обсуждения. — На фермах всегда воняет.
Внутри сеновал оказался огромным. Он был забит тюками с сеном почти до самой рифленой жестяной крыши. Маршели начала карабкаться по нижним тюкам наверх. А когда поняла, что я не лезу за ней, сердито обернулась и помахала, призывая взбираться следом:
— Давай!
Я неохотно стал карабкаться туда, где между крышей и тюками оставалось свободное пространство размером с маленькую комнату, закрытое со всех сторон.
— Это мой домик. Папа сделал его для меня. Правда, мне придется с ним расстаться, как только мы начнем брать отсюда сено, чтобы кормить животных. Нравится?
Я подумал, что это замечательно. У меня не было угла, который я мог бы назвать своим, за исключением крошечной спальни на чердаке — ее обустроил для меня отец. Но чем бы я там ни занимался, это было слышно всему дому. Поэтому я проводил б
— Тут здорово!
— Ты когда-нибудь смотрел про ковбоев по телевизору?
— Конечно, — ответил я небрежно. Я видел что-то под названием «Элиас Смит и Джонс», но уследить за сюжетом мне было не так уж легко.
— Вот и хорошо. Тогда будем играть в ковбоев и индейцев.
Сначала я подумал, что Маршели имеет в виду какую-то настольную игру. Но она объяснила, что я буду ковбоем, попавшим в плен к индейцам, а она — индейской принцессой, которая в меня влюбилась и поможет мне сбежать. Это не было похоже на те игры, в которые мы обычно играли с Артэром, так что я не испытывал особого энтузиазма. Впрочем, Маршели уже все обдумала и, взяв дело в свои руки, не оставила мне времени для возражений.
— Садись здесь, — она отвела меня в угол и усадила спиной к тюкам. На минуту отвернувшись, она достала что-то из тайника в сене и вернулась обратно, держа в руках моток веревки и большой красный платок. — Сейчас я тебя свяжу.
Мне эта идея не понравилась, и я стал подниматься:
— Мне кажется, это не лучшая мысль.
Но Маршели с неожиданной твердостью толкнула меня назад:
— Так надо! Ты должен быть связан, чтобы я могла прийти и освободить тебя. Но ты же не сможешь сам себя связать, правда?
— Думаю, да, — очень неохотно, но я все же признал это.
Маршели связала мне руки за спиной, а потом обернула меня веревкой и ею же связала лодыжки, так что мои колени оказались поджаты к подбородку. Я чувствовал себя спеленатым и беспомощным. Девочка отступила, чтобы взглянуть на свою работу, и удовлетворенно вздохнула. Я начал серьезно сомневаться в том, насколько разумно было вообще приходить сюда. Но худшее было впереди: Маршели наклонилась и начала завязывать мне глаза красным платком.
— Эй, что ты делаешь? — я тряхнул головой, пытаясь ее остановить.
— Не дергайся, глупый. Ты не должен ничего видеть: индейцы всегда завязывают пленникам глаза. И вообще, если ты увидишь, что это я пришла, то можешь выдать нас.
К этому моменту у меня появились серьезные опасения насчет умственного здоровья Маршели, и я начал паниковать:
— Выдать? Кому? — я оглядел пространство между тюками. — Тут же никого нет.
— Конечно, есть. Только они сейчас спят. Именно поэтому я могу прокрасться сюда в темноте и освободить тебя. А сейчас сиди смирно, пока я не завяжу тебе глаза.
Позволив связать себя, я едва ли я мог ей составляться, так что я громко вздохнул и с ложным смирением покорился. Маршели снова наклонилась, закрыла мне глаза платком и завязала его концы у меня на затылке. Мир почернел, и только по краям повязки просачивался свет, окрашивая все красным.
— Отлично, теперь только ничего не говори, — прошептала Маршели, и я услышал удаляющиеся шаги в шелесте сена. А потом наступила тишина. Она длилась так долго, что я испугался, уж не решила ли девочка оставить меня тут, связанного и слепого. По крайней мере, она не засунула кляп мне в рот.
— Что происходит?
Раздавшийся голос звучал гораздо ближе, чем я предполагал:
— Ш-ш-ш! Они тебя услышат, — это был даже не шепот, а дыхание.
— Кто?
— Индейцы.
Я вздохнул и стал ждать. Ноги начали затекать, а я не мог их распрямить. Тогда я поерзал, чтобы как-то сменить позу, и зашелестел сеном.
— Ш-ш-ш! — снова раздался голос Маршели.
Теперь я слышал ее шаги — она ходила вокруг меня по тайной соломенной комнате. А потом снова стало тихо. Вдруг я почувствовал ее жаркое дыхание на своем лице и едва не подпрыгнул от испуга. Я и не думал, что она так близко. От нее все еще пахло лимонадом. Мягкие влажные губы легли на мои, так что я даже почувствовал лимонадным вкус. Но я был так испуган, что резко отдернул голову назад и ударился о тюк сена за спиной. Услышав хихиканье Маршели, я закричал:
— Прекрати! Развяжи меня сейчас же!
Но она все продолжала хихикать.
— Маршели! Я серьезно. Развяжи меня. Развяжи! — я был готов заплакать.
Откуда-то снизу раздался голос:
— Эй! У вас там все нормально? — это была мать Маршели.
Голос Маршели громом отдавался в моих ушах, когда она откликнулась:
— Все хорошо, мам. Мы просто играем.
