возвращаться и переворачивать их. А когда они достаточно высыхали, приезжать на тракторе с прицепом и увозить их к себе на участок. Там брикеты складывали «елочкой», чтобы обеспечить сток воды на случай дождя. А когда они хорошенько высыхали, то становились водонепроницаемыми и помогали поддерживать огонь в очаге всю долгую зиму. Но нарезка торфа, безусловно, была самым трудным этапом его заготовки. Особенно если погода стояла безветренная. Потому что тогда не было спасения от гнуса — крошечных кусачих мошек, проклятия Шотландии. Одна мошка настолько мала, что ее почти не видно. Но они сбиваются в огромные черные тучи, путаясь в волосах, забираясь под одежду и кусаясь. Если случайно оказаться запертым в комнате с этими мошками, то к концу дня можно сойти с ума. Иногда такое же ощущение возникало и при нарезке торфа.
Но сейчас, на исходе гебридской зимы, гнуса не было. Только ветер шелестел мертвой травой да небо плевалось дождем. Я увидел быстро приближающиеся огни раньше, чем осознал, что это фары микроавтобуса, который едет со стороны Кросса. Около поворота к школе он, замигав аварийными огнями, остановился и выпустил детей из Кробоста: Маршели, Артэра и Калума. После того как автобус уехал, они еще постояли немного, разговаривая. А потом Артэр и Калум поспешили к дороге на Кробост, а Маршели двинулась по направлению к Мелнесу. Я подождал еще минуту, посасывая леденец и наблюдая за идущей по дороге девочкой. Отсюда она казалась крошечной и какой-то одинокой. Трудно объяснить, почему я так подумал: ее походка, каждый шаг были какими-то тяжелыми, безрадостными. Меня вдруг охватила необъяснимая жалость, захотелось спуститься с холма, крепко ее обнять и извиниться. Извиниться за то, что ревновал и сделал ей больно. И все-таки что-то меня сдерживало. Возможно, та скованность в проявлении чувств, что преследовала меня всю жизнь.
Маршели почти скрылась из виду, потерявшись в зимней мгле, когда что-то заставило меня забыть природную сдержанность и броситься вниз с холма ей вдогонку. Я, неуклюже спотыкаясь и размахивая для равновесия руками, бежал в своих сапогах по хлюпающей пустоши. Перелезая через забор, я порвал штаны о колючую проволоку и распугал овец. Но вот наконец я выбрался на дорогу и поскакал за девочкой. Когда я все-таки догнал ее, я тяжело дышал, но она так и не обернулась. Мне оставалось только гадать, видела ли она, что я наблюдал за ней с холма. Некоторое время мы с Маршели шли молча. Когда я отдышался, то сказал:
— Ну, как все прошло?
— Танцы?
— Да.
— Это было ужасно. Артэр впал в панику, когда увидел полный зал людей. Он не выпускал из рук ингалятор и даже выйти на сцену не смог. Так что нам пришлось танцевать без него. Но все было безнадежно! Мы же тренировались вшестером, и впятером танцевать просто не получалось. Никогда больше не буду плясать!
Я чувствовал удовлетворение, граничащее с эйфорией, но постарался, чтобы мой голос звучал мрачно:
— Это досадно.
Она бросила на меня быстрый взгляд, подозревая, что это сарказм. Но вид у меня был расстроенный, то есть вполне уместный для ситуации.
— Да ладно! Мне все равно не нравилось. Танцы — для глупых девчонок и слабых мальчишек. Я и в кружок пошла только потому, что мама сказала.
Мы снова замолкли. Я уже видел огни фермы Мелнес в лощине впереди. Идти домой мне пришлось бы в кромешной тьме, но мать всегда заставляла меня носить в портфеле фонарик. Зимой даже днем бывает темно, поэтому неизвестно, когда он может пригодиться. Мы немного постояли у белых ворот.
В конце концов Маршели спросила:
— Почему ты перестал провожать меня после школы?
— Я думал, тебе больше нравится ходить с Артэром, — ответил я.
Она смотрела на меня. Ее голубые глаза пронзали тьму, и я почувствовал какую-то слабость в ногах.
— Артэр меня раздражает. Он меня кругом преследует. Даже в танцевальный кружок пошел, потому что я там занимаюсь!
Я не знал, что на это сказать. Но тут она добавила:
— Он просто глупый мальчишка. На самом деле мне нравишься ты, Фин.
И перед тем как развернуться и убежать по дороге к дому, она быстро поцеловала меня в щеку.
Я долго стоял в темноте, все еще ощущая нежность и теплоту ее губ в том месте, где они коснулись моей щеки. Но когда я дотронулся до лица пальцами, магия рассеялась. Я развернулся и побежал к дороге Кросс-Скигерста. С каждым вдохом счастье и гордость наполняли меня. Дома меня ждали крупные неприятности, но в тот момент мне было все равно.
Глава восьмая
Маршели отвернулась от раковины, когда Артэр вошел на кухню. В ее глазах был гнев, на губах — готовые сорваться слова упрека. Но тут она увидела, что ее муж пришел не один. Фин еще не успел шагнуть под свет лампы, так что женщина видела только тень за спиной Артэра.
— Прости, что так поздно. Я встретил в городе друга, он подвез меня домой. Я подумал, ты захочешь его видеть.
Фин вошел на ярко освещенную кухню, и на лице Маршели отразился шок. Сразу вслед за шоком пришло смущение: она быстро вытерла о фартук руки, красные после мытья посуды, потом машинально убрала волосы с лица. Маршели была еще молодой женщиной; казалось, она просто перестала ухаживать за собой. Как будто до сегодняшнего дня ей было все равно, как она выглядит в глазах других.
— Привет, Маршели, — Фину казалось, что его едва слышно.
— Привет, Фин.
Было грустно слышать, как женщина произносит имя, которое сама дала ему столько лет назад. Фин словно понял, что навсегда потерял что-то важное. Тем временем смущение Маршели быстро превращалось в замешательство. Она оперлась спиной о раковину и сложила руки на груди, приняв защитную позу.
— Что привело тебя на остров? — вопрос казался будничным, и никакой скрытой горечи в нем не было.
За Фина ответил Артэр:
— Он расследует убийство Ангела Макритчи.
Маршели кивнула, но дальнейшего интереса к теме не проявила.
— Ты здесь надолго?
— Вряд ли. День-два, не больше.
— Что, ты так быстро поймаешь преступника? — хмыкнул Артэр.
Фин покачал головой:
— Как только станет понятно, что связи с эдинбургским делом нет, меня могут отправить домой.
— А ты думаешь, связи нет?
— Пока не похоже.
Маршели слушала мужчин без особого любопытства; она внимательно рассматривала Фина.
— Ты не изменился.
— Ты тоже.
Она рассмеялась, в ее взгляде читалось неподдельное веселье.
— Ты все так же плохо врешь.
Они помолчали. Фин стоял в дверях и, похоже, задерживаться не собирался.
— Ты ужинал?
— Я поем рыбы в Сторновэе.
— Ну да, конечно! — проворчал Артэр. — Когда ты вернешься, все будет закрыто.
— Я испекла киш, — сказала Маршели. — Его разогревать пятнадцать минут. Я ведь никогда не знаю
