возле Сан-Винченцо, где проводил лето Итало Кальвино. В городских магазинах продаются пляжные мячи, плоты и ведёрки для песка. Вечерами все гуляют по городу, покупают открытки и едят мороженое. Пляжный город — он и есть пляжный город. Мы находим ресторан со столиками на улице и заказываем cacciucco — суп из рыбы с острыми приправами — и тушёное блюдо из рыбы. Рыбу разных пород при нас разделывают на передвижном столике, укладывают в большую белую миску и заливают горячим бульоном. Официант намазывает кремообразный жареный чеснок на ломти поджаренного хлеба, и мы пускаем их плавать в супе, вдыхая его горячий аромат. Из наших мисок на нас глядят два свирепых маленьких омара с выпученными глазами. Официант время от времени подходит и добавляет бульон, чтобы гренки плавали. Потом приносит салат, прикатывает столик с оливковыми маслами в глиняных кувшинчиках, в прозрачных и цветных керамических бутылочках, десятки сортов масла на выбор для нашего салата. Мы просим его сделать выбор за нас, и он льёт тонкой струйкой светло-зелёное масло в миску с пурпурными и зелёными листьями салата радиччио, имеющего горьковатый привкус цикория.
По пути в Масса-Мариттима мы делаем крюк и заезжаем в Популонию, просто потому, что она близко и у неё слишком древнее название, чтобы её можно было пропустить. На каждой небольшой остановке мне хочется задержаться ещё чуть-чуть. В кафе, куда мы зашли выпить кофе, два рыбака вносят вёдра с рыбой — свой ночной улов. Женщина из кухни начинает писать меню дня мелом на чёрной доске. К сожалению, ланч будет только через несколько часов. Мы едем в город и припарковываемся под стеной огромной крепости. Замок здесь вполне обычный, стена — как на рисунках в старых часословах. Тут ещё один музей этрусков, я должна осмотреть все его экспонаты. Эду пока хватит того, что он уже узнал о событиях, происходивших тысячелетия назад, так что он уходит — хочет купить мёд тех пчёл, которые жужжали над прибрежными кустами. Мы встречаемся в лавке, и там я обнаруживаю в продаже глиняную ногу этруска. Не знаю, настоящая она или поддельная. Я решаю подумать об этом, пока мы гуляем. Но к нашему возвращению лавка закрыта. Когда мы отъезжаем, я замечаю стрелку, указывающую на место раскопок, но Эд нажимает на акселератор: хватит с него гробниц.
Вчера вечером мы посетили последний город, его название я никак не могу произнести правильно. Местные говорят Марйттима, а я — Мариттима. Выучу ли я когда-нибудь итальянский? До сих пор я делаю много грубых ошибок. Когда-то этот город стоял на берегу моря, но за долгие века вокруг него намыло слой осадочного ила, со временем ил уплотнился, и город Масса-Мариттима оказался далеко от берега, поднялся высоко над травянистой равниной и в некотором смысле смотрится как наблюдательный пункт. Точно такой же отдалённый форпост мы могли бы встретить, например, в Бразилии; тем, кто творит в жанре магического реализма, нравится изображать подобные форпосты. Здесь практически два города, старый и ещё более старый, оба простые, суровые, с резкими контрастами тени и солнечного света. Мы немного устали. Мы заселяемся в гостиницу и впервые получаем комнату с телевизором. Передают фильм о Второй мировой войне, плёнка выцветшая, итальянский язык непонятен, но фильм нас захватил. Действие происходит в деревне, занятой немцами. Деревня как-то зависит от американского солдата, который прячется в сельской местности и помогает людям. Им приказано эвакуироваться. Они погружают своё имущество на нескольких ослов и отправляются, но куда — нам неизвестно. Я начинаю дремать, в моём полусне кто-то старается открыть ставни в Брамасоле. Я просыпаюсь. На сеновале оказывается ещё один солдат. Что-то горит. Всё ли в порядке у нас в Брамасоле? И вдруг меня осеняет: ведь мы приехали сюда всего на один день!
За два часа мы обежали все улицы. Область Маремма напоминает мне американский Запад своими небольшими захолустными городками, от которых автострада не ближе чем в пятидесяти милях, в которых владелец лавки смотрит из окна, и в его глазах отражается широкое небо. Конечно, таких площадей и соборов не увидишь на нашем Западе, но в душе жителей скрыто от постороннего взгляда то же неизбывное одиночество и то же отношение к чужакам.
По дороге домой мы делаем остановку в Сан-Галгано, там самые живописные руины французской готической церкви, много веков назад лишившейся крыши и полов. Остов с зияющими окнами предоставлен в полное распоряжение травы и облаков. Здесь можно организовать романтическое венчание. На месте большого круглого окна-розы теперь только в воображении можно увидеть красные и синие стёкла; там, где когда-то монахи зажигали свечи на боковом алтаре, теперь в углах гнездятся птицы. Каменная лестница ведёт в никуда. Каменный алтарь так давно не выполнял свою функцию, что на нём можно было бы приносить человеческие жертвы. Это здание пришло в упадок, когда настоятель продал свинцовую крышу на нужды какой-то войны. Теперь здесь прибежище нескольких кошек. У одной из кошек весьма разношёрстный выводок; несколько отцов, видимо, поучаствовали в производстве рыжего, чёрного и полосатого потомства, свернувшегося вокруг большой белой мамаши.
Вот мы и вернулись! Втаскиваем в дом ящики с вином, распахиваем ставни, бежим поливать поникшие растения. Мы помещаем винные бутылки в ящиках в тёмный угол чулана под лестницей. Дух всех виноградников, которые мы видели созревающими, теперь укупорен в бутылки и выдерживается для тех случаев, когда у нас появится повод их отведать. Эд закрывает дверь, оставляя бутылки до поры до времени покрываться пылью. Нас не было всего неделю. Мы соскучились по Брамасолю и вернулись, ознакомившись с несколькими ближайшими регионами. Те качества итальянцев, которым завидуем мы, люди с северной кровью, — безмятежность и умение со вкусом проживать каждую минуту, — как я теперь понимаю, достались им от этрусков. Все рисованные образы из гробниц, кажется, несут какой-то заряд, смысл, если бы только у нас был ключ к их расшифровке. Я закрываю глаза и вижу припавших к земле леопардов, искусно изображённый образ смерти, бесконечные пиршества. Иногда вспоминаются греческие мифы, Персефона, Актеон с собаками, Пегас, но что-то подсказывает мне, что каждый из образов, виденных нами в гробницах — и греческих тоже, — пришёл из отдалённых времен, а более древние — вообще из самой глубины веков. Всё время возникают архетипы, и мы видим в них то, что способны понять, потому что они затрагивают в нас древнейшие нервные клетки и сочетания хромосом.
Когда я жила в Сомерсе, в штате Нью-Йорк, у меня был большой сад с травами возле дома восемнадцатого века, который и сейчас мне снится. Я часто готовила бутылки снадобий жёлтого и янтарного цвета. Как-то я высаживала грядку сантолины кипарисовидной, ветви которой обычно стелили на пол в церквях в Средние века, чтобы нейтрализовать человеческие запахи, и совком извлекла из земли маленькую железную лошадку, ржавую, вытянувшуюся в беге. Я поставила лошадку на рабочий стол как свой личный тотем. В начале этого лета здесь, в Италии, я выкапывала камни, и из-под моего совка вылетел какой-то мелкий предмет. Я подобрала его и с изумлением увидела, что это лошадка. Этрусская? Или затерявшаяся игрушка не старше ста лет? И эта лошадка тоже бежит.
В «Энеиде» есть фрагмент, в котором говорится о решении найти Карфаген на том месте, где странники выкопали знак предзнаменования — голову лошади, потому что это означало, что племя отличится в войне и в изобилии получит средства к жизни.
Война, упомянутая в этих строках, меня не волнует, но «средства к жизни» — да. Копыто коня Орландо открыло горячий источник. Крылатые кони в Тарквинии, выкопанные из земли, из грязи и каменной щебёнки, всё время возникают в моих сновидениях. Я поставила открытку с их изображением рядом с моими двумя лошадками. Средства к жизни. У этрусков они были. Мы их находим в определённое время и в определённом месте. Мы можем мчаться во весь дух, а то и лететь.
Стать итальянцем
Итальянец Эд — составитель списков. Повсюду — на обеденном столе, на прикроватном столике, на сиденье автомобиля, в карманах его рубашек и брюк — я нахожу сложенные листки почтовой бумаги и смятые конверты. Он составляет списки того, что надо купить, что надо доделать, перспективные планы, списки работ в саду, списки списков. Они написаны на смеси итальянского и английского, по принципу — какое слово короче. Иногда он знает только итальянское название какого-то орудия труда. Следовало бы сохранить его списки периода ремонта Брамасоля и оклеить ими ванную, как поступил Джеймс Джойс с полученными от издателей отказами. Мы поменялись привычками: дома он редко составляет список даже
