Грецию, и Барбара, бывшая студентка Эда, которая после двухлетнего пребывания в Польше в Корпусе мира направляется в Африку. Мне кажется, что Италия всегда была перекрёстком многих путей. Средневековые паломники в Святую землю огибали Тразименское озеро. А сколько потом паломников пересекало Италию: наш дом — отличное место для того, чтобы отдохнуть несколько дней. Мадлен, моя итальянская подруга, и её муж Джон из Сан-Франциско придут к ланчу.
Сегодня последний день ремонта. Поэтому предстоящий ланч для нас двойной праздник. Мы купили выпечку у Витторио — его хрустящие булки просто воздушные. Мы также заказали трюфели, песто и горошек с копчёным окороком. Ещё будут помидоры с моцареллой, оливки, сыры, нарезка местных сортов салями, салат из базилика и из рукколы, растущей на нашем участке. Вино мы купили в Трерозе — это шардоне «Салтерио», пожалуй, лучшее белое вино из всех, какие я пробовала в Италии. Многие шардоне, особенно произведённые в Калифорнии, мягко говоря, невкусные. А у этого вкус приятный, персиковый.
Длинный стол под деревьями накрыт жёлтой в клетку скатертью, на нём стоит корзинка с золотистым дроком. Мы предлагаем вино рабочим, но нет, они спешат поскорее всё доделать. Они распределяют цемент по полу, чтобы он заполнил трещины между кирпичами. Потом они моют пол, рассыпают опилки и сметают их. На участке они выстроили колонны для нашей каменной раковины, два года простоявшей в старой кухне. Примо просит Эда помочь сдвинуть камень. Наш гость Джон тоже берётся за раковину, и, поднатужившись, они ставят её на место. «Девяносто килограммов или сто», — говорит Примо. После этого рабочие собирают свои инструменты, и всё — комната готова. Примо остаётся кое-что подправить. Он берёт ведро цемента и замазывает небольшие трещины в каменной стене, затем идёт наверх, чтобы закрепить несколько отставших кафельных плиток пола.
Наконец-то. Сегодня завершился ремонт, тянувшийся три года. Мы сидим в компании друзей в своём замечательном доме — всё именно так, как я рисовала в воображении. Я иду в кухню и начинаю раскладывать местные сыры на листья винограда. Я предвкушаю удовольствия трапезы. На мне белое льняное платье с короткими рукавами, которые торчат как крылышки. Прямо надо мной Примо скребёт пол. Я поднимаю голову. Он удалил две плитки, и в потолке образовалась дыра. Как раз в тот момент, когда я наклоняюсь к тарелке с сырами, Примо нечаянно спотыкается о ведро, и цемент льётся мне на голову! Мои волосы, платье, руки, сыры, пол! Я смотрю наверх и вижу его испуганное лицо: он выглядывает в дыру, как херувим с фрески.
Я ещё не окончательно потеряла чувство юмора. Я выхожу к столу, с меня стекает цемент. Сначала у всех отвисают челюсти, потом все смеются. Подбегает Примо и бьёт себя по лбу ладонью.
Пока я отмываюсь в ванной, гости наводят порядок. Когда я выхожу, они вместе с Примо сидят вдоль нагретой солнцем стены, и Эд спрашивает его, как дела у Фабио. Его не было на работе всего два дня, а через месяц у него будут новые зубы. Теперь Примо обязан присоединиться к нашему пиру. Гости пьют за окончание проекта. Эд и я тоже поднимаем бокалы. Примо просто наслаждается. Он рассказывает о своих зубах. Пять лет назад они у него так болели — он берётся за голову и наклоняет её, как бы стеная, — что он сам вытащил себе зуб плоскогубцами. «Оттуда, оттуда», — кричит он, делая такое движение, будто вытаскивает зуб изо рта. Иногда это слово по-итальянски звучит выразительнее, чем по-английски.
Я не хочу, чтобы он уходил. Он был таким милым и таким аккуратным каменщиком. Работа выполнена безупречно. Да, я хочу, чтобы он ушёл! Этот проект был рассчитан на пять дней, а сегодня идёт двадцать первый. Конечно, никто не мог предвидеть всех сложностей. Он вернётся на следующее лето — переложить кафель в ванной с бабочками и обновить кирпичную кладку в погребе. Он втаскивает тачку в свой «эйп». «Всё это небольшие проекты, синьора, на пять дней...»
Сувениры лета
Фонтаны всех церквей высохли. Я провожу ладонью по пыльным мраморным раковинам: увы, ни капли, нечем остудить взмокший лоб. Июльская жара в Тоскане не пощадит ничто живое, но каменным церквям она нипочём: они задерживают зимнюю сырость, медленно отдавая мрачную прохладу в течение всего лета. Когда я вхожу в эти церкви, мне кажется — я вступаю в осязаемую, ощутимую тишину. В огромной церкви Сан-Бьяджо под Монтепульчиано ощущается лёгкое, воздушное спокойствие. Если, стоя прямо под куполом, что-нибудь сказать или хлопнуть в ладоши, эхо сверху тотчас же вернёт тебе звук. И ответ этот будет резким, грубым. Можно подумать, что там, наверху, рядом с фресками, парит смешливый ангел, хотя скорее всего там отдыхает обыкновенный голубь.
Вот уже который год я провожу каждое лето в Кортоне и чувствую себя здесь как дома. Я как будто вернулась к истокам, к прародине. Это место — мой дом. Здесь пыльные грузовики останавливаются на перекрёстках и прямо с них продают арбузы. Мальчик поднимает ржавые железные ручные весы с дисками разного размера в роли гирек. Бриз доносит до меня аромат сухих трав, лука и земли. Во время сильных бурь ярко сверкают молнии, во дворе прыгают градины, и в воздухе пахнет озоном, — ребёнком в Джорджии я собирала в миску такие же градины величиной с шарики для пинг-понга и ставила их в морозилку.
В воскресенье принято ездить на кладбище. Здесь почти на каждой могиле выставки цветов, на нашем кладбище в небольшом городке на Юге такого не было, но мы тоже совершали воскресное паломничество с гладиолусами или цинниями. Я сидела на заднем сиденье машины, держа на коленях бирюзовую вазу, а мать жаловалась, что Хейзел никогда пальцем не шевельнёт, чтобы подобрать хоть один стебелёк, а ведь это её мать лежит там, а не какая-то свекровь. Собравшись у могилы Ансельмо Арнальдо, родившегося в 1904-м и умершего в 1982-м, возможно, члены его семьи бормочут то же, что и моя мать у могилы отца: «Благодарю Тебя, Господи, за то, что этот старый козёл лежит здесь, а не доводит нас до безумия».
Ночи, полные москитов. Душные ночи, когда температура воздуха приближается к температуре тела и кругом летают тучи светлячков. Долгие дни, когда я могу вкусить солнца. Я брожу по Брамасолю, как будто мои предки оставили в этих комнатах следы своего присутствия, как будто именно сюда я всегда мысленно возвращалась домой.
Конечно, отчасти это объясняется тем, что мы живём возле небольшого городка. И вдобавок в сельской местности. (Однажды у нас гостил мой студент из Лос-Анджелеса. Когда он увидел озеро, леса каштанов, Апеннины, оливковые рощи и долины, он оказался не готов к этому зрелищу. Он стоял молча — впервые на моей памяти, — а потом произнёс: «Это... гм... как в природе».) Правильно, в природе: облака собираются над озером, и грохот грома отдаётся в моём позвоночнике, гром гудит, как гудят волны далеко в море. Я записала в своей записной книжке: «Молния ударила в посудомоечную машину. Мы услышали шипение. Но что плохого в сильной буре, в страхе, который древние люди испытывали, прячась возле своих костров в пещерах? От грома меня трясёт, как трясёт котёнка, когда большой кот хватает его за загривок. Я пулей влетела в дом, воспламенённая молнией. Я лежу на земле далеко-далеко отсюда, позволяя дождю промочить меня насквозь».
Дождь сдирает кору с винограда. Это природное явление. Что созрело? Смоет ли наш подъездной путь? Когда выкапывать картошку? Сколько воды собралось в колодце? Я выхожу за дровами: чёрный скорпион стремительно убегает из-под моих ног, и я вспоминаю волосатых тарантулов в Лейкмонте, вспоминаю, как заорала моя мать, когда босой ногой наступила на одного из них и он хрустнул.
Может, это у меня от избытка свободного времени? Мне снится, что мать моет мои спутанные волосы в тазу с дождевой водой.
Добрые времена, невероятно длинные дни. Поднимаешься на заре — а как иначе, если утреннее солнце встаёт над гребнем холма по ту сторону долины и его первые лучи ударяют в лицо, — чтобы окончательно проснуться к тому моменту, когда солнце станет коралловым с розовым оттенком, и ленты тумана потянутся через долину, и запоют лесные канарейки. В Джорджии мы с отцом привыкли вставать и гулять по пляжу на восходе солнца. В Сан-Франциско меня будит в семь часов будильник, или сирена на автостоянке, или грузовик с грохочущими пустыми бутылками. Я люблю этот город, но никогда не
