чувствовала себя там по-настоящему дома.
Меня давно тянуло в Италию, привлекали её города, пристроившиеся на склонах гор, её кухня, язык, искусство. Меня притягивала врождённая способность итальянцев проживать каждый момент жизни, существовать сразу в нескольких эпохах, что даёт ощущение бесконечности времени. Я каждое утро поднимаю свою чашку кофе, приветствуя этрусскую стену, возвышающуюся над Брамасолем. Я приезжаю сюда и живу здесь потому, что мой интерес к культуре этой страны неисчерпаем. Но совершенно неожиданно обнаруживается и связь другого рода — духовная.
По какой-то внезапной прихоти я купила керамическое изображение Марии с небольшой чашкой для святой воды. Я набрала воду в ручье, который течёт возле нашего дома, в артезианском ручье, бьющем из расщелины в белом камне. Для меня она — святая вода. Должно быть, это самый первый источник, снабжавший дом водой. Или он старше дома — средневековый, римский, этрусский. Я замечаю какое-то внутреннее метание, но вряд ли стану католичкой или даже просто верующей. Я тяготею к язычеству. Популизм американского Юга рано закипел в моей крови; у меня начинается крапивница, как подумаю, что последнее слово останется за папой. Наш священник называл поклонение Деве Марии и святым «идолопоклонством»; мои одноклассники дразнили Энди Ивенса, единственного католика в школе, «ловцом макрели». Ненадолго, в период учёбы в колледже, я увлеклась романтикой мессы, особенно трёхчасовой рыбацкой мессы в соборе Сан-Луи в Нью-Орлеане. Но потеряла ко всему этому интерес, когда моя хорошая подруга-католичка совершенно серьёзно сказала мне, что смертный грех начинается, когда ты целуешься дольше десяти секунд. Десятисекундный французский поцелуй — пожалуйста, но двадцатисекундный может навлечь на тебя неприятности. И всё-таки я до сих пор люблю ритуалы, просто сами по себе. Но то, что магнетизирует меня здесь, гораздо глубже.
Теперь я люблю посещать мессы в крошечных церквушках верхней Кортоны, где одни и те же звуки молитв спасали горожан на протяжении почти восьми сотен лет. Когда в церковь забрёл черный лабрадор, священник прервался и закричал: «Ради Господа, кто-нибудь выведите этого пса отсюда». Если я захожу туда утром в будний день, я сижу там одна. Сижу, наслаждаясь деревенским барокко, и думаю: «Вот я тут». Мне нравится, когда священники в золотых ризах, окутанные облаком благовоний, несут по улицам реликвии, а им предшествуют дети в белом, посыпающие дорогу лепестками дрока, роз и маргариток. В полуденный зной у меня возникают галлюцинации. Что там, в золотой коробочке, поднятой рядом со стягами? Щепка от колыбели? Неважно, что для нас Иисус был рождён в скромных яслях; здесь щепка от настоящей колыбели. Или я что-то перепутала? Здесь щепка от настоящего креста. Она движется своим путём между деревьями, поднимаемая в воздух один день в году. И вдруг я задумываюсь: что значило то песнопение, которое я помню с детства, — я слышала его в церкви, сделанной из белых досок, там, в Джорджии?
На моей родине, на американском Юге, деревья пестрели призывами: «Покайся». На тощей сосне над оловянным лотком, в который собиралась смола, висело предупреждение: «Иисус идёт!» Здесь, когда я включаю в машине радио, утешающий голос умоляет Марию заступиться за нас в чистилище. В ближайшем городе в одной из церквей хранится пузырёк со святым молоком. Как сказал бы мой ученик, «это как бы от Марии».
Загорая в полдень на террасе, я читаю о средневековых святых. Святого Лоренцо поджаривали на огне за его беспокойную веру, а он всё повторял: «Переверните же меня, я готов с этой стороны» и за это стал любимым святым шеф-поваров. Девственниц насиловали, всячески истязали или запирали в камере за их преданность Христу. Иногда Господь протягивал руку и уносил человека — так было с Урсулой, которая не хотела выходить замуж за варвара Конана. Она и десять тысяч девственниц (неужели всем удалось избежать контакта с мужчинами?) погрузились в лодки и таинственным образом вознеслись к Господу. А сколько, оказывается, было чудес. В Средние века некоторые из почитавших Иисуса женщин обнаружили, что у них во рту материализовалась крайняя плоть Иисуса. Я размышляю об этом добрых десять минут, смотря на пчёл, роящихся на липах, стараясь представить себе, как такое могло быть, и причём неоднократно. В Америке я ни разу не слышала об этих женщинах, хотя однажды мне прислали ящик книг, и все они были про жизнь святых. Когда я позвонила в книжный магазин, мне сказали, что человек, пославший книги, пожелал сохранить анонимность. Теперь я читаю эти книги и нахожу, что у некоторых святых была самая настоящая анорексия. Если выкапывали кости святой, город наполнялся цветочным благоуханием. После того как святая Франческа проповедовала птицам, они улетали стаей, принявшей форму креста. Святые ели гной и вшей бедняков, чтобы продемонстрировать свою приниженность, а преданные последователи святых пили воду после их омовений.
Мне всё это понятно, потому что я изголодалась по чудесам. Позвоночник Девы, ноготь с пальца ноги святого Марка и ещё дыхание святого Иосифа — оно хранится в тёмно-зелёной бутылке с пришлифованной пробкой. Наша швея держала свои желчные камни в кувшине на подоконнике над швейной машинкой фирмы «Зингер». Подкалывая подол моего платья, набрав полный рот портняжных булавок, она говорила: «Господи, я не хочу проходить через такое снова. Теперь повернись. Эти штуки не растворяются даже в бензине». Они были её талисманами, охраняющими от болезни.
Святая Доротея была два года замурована в своей келье в сыром соборе. Общение через решётку, скудная еда — хлеб и жидкая овсяная каша. Я ненавидела визиты к мисс Тибби, она обрабатывала мозоли на мизинцах ног моей матери: сбривала жёлтые завитки кожи станком для очистки овощей, потом втирала ей в ноги лосьон, запах которого напоминал машинное масло и лекарство одновременно. Голая лампочка освещала не только ногу моей матери на подушке, но и гроб, в котором мисс Тибби спала по ночам.
В старших классах мои друзья и я тайком подглядывали в окна дома, где собирались «святые роллеры». Они говорили на непонятном языке, иногда вдруг вскрикивали и с экстатическим выражением на лицах падали на пол, извиваясь и дёргаясь. Теперь-то я понимаю, что всё это имело под собой сексуальную основу, а тогда нам, подросткам, это казалось просто смешным. Выйдя на улицу, они становились «нормальными», как и все остальные. Но только с виду.
В Неаполе раз в год затвердевшая кровь святого Януария в склянке разжижается. Ещё там есть распятие, на котором растёт один длинный волос Иисуса, и его раз в год надо сбривать. Всё это очень близко сентиментальному мироощущению южан.
В Соединенных Штатах людям негде выплеснуть свою одержимость, но она в любом случае проявляется, как бы её ни прятали. Недавно, путешествуя по Югу, я остановилась в Меттере, чтобы съесть горячий сэндвич. Владелец кафе по моей просьбе указал мне, где находится туалет, — просто махнул головой в ту сторону, он занимался своей свининой, потел над разделочной доской. Я совершенно не подозревала, что меня там ждёт. Открыв дверь с проволочной сеткой, я увидела двух линялых страусов. Как они оказались в этом заброшенном городке в штате Джорджия и зачем этим людям вздумалось приютить их у себя, не знаю — сколько я ни думала, вразумительного ответа так и не нашла.
Я выросла на богобоязненном Юге, где исцеления верой соседствовали с предупреждениями о приближающемся конце света, и мне много чего довелось повидать. Я знаю, что коробка с костями чёрного кота — мощное средство для вызывания духов. И что браслет из монет достоинством в десять центов может предотвратить несчастье. Я привыкла к загонам с аллигаторами, у которых такие широкие пасти, что я могла бы поместиться там стоя. Просевший забор из мелкоячеистой сетки не спас бы меня, если бы эти «бревна» решили за мной погнаться — аллигаторы пробегают по семьдесят миль в час. Я гладила по ворсистому носу оленя-альбиноса, покрытого клещами, и один клещ прыгнул на мою руку. Я видела чучело пантеры с зелёными мраморными шариками вместо глаз и ленточного глиста длиной в девять метров — его достали из горла семнадцатилетней девушки: доктор выманил его из её желудка зубчиком чеснока на зубочистке.
Удивительные дела. Чудеса. Горожане всё меньше верят в сверхъестественное, для них существует только реальность. Сельские жители, благодаря близости к природе, более чувствительны и восприимчивы. Однажды мы с родителями остановились на заправке на границе штатов Джорджия и Флорида. Там висела вывеска «Восемь чудес света», и там я впервые увидела кобру с её плоской головой, — она понравилась мне больше гремучих змей. Мать дала мне ровно десять минут на то, чтобы я купила что-нибудь перекусить, пригрозив, что, если задержусь, они уедут без меня. На том повороте дороги росли дубы с поросшими мхом стволами, на бетонных блоках стоял серебристый трейлер, в его окне я увидела женщину — она мыла голову над оловянным тазом, радио ревело: «Я так одинок, что могу заплакать». Я твёрдо
