междометиями. Надо было что-то предпринимать.
— А вот мы сейчас и разберёмся.
Эта невинная фраза произвела неожиданный эффект: подвыпившие подельники все разом замолчали.
Наступившая тревожная тишина сопроводила представителя уголовного розыска в коридор, помогла подняться на второй этаж, довела до двери, украшенной табличкой с золотыми буквами: Носов Григорий Яковлевич. Генеральный директор морга. «Спасибо, что не президент», — подумал Сева.
Григорием Яковлевичем оказался представитель японского вида спорта сумо, на лице которого не было ничего, кроме рога носа. «Гаргантюа, хотя „носорог“, конечно же, точнее».
Тот сидел за столом в соломенном кресле, и понять, как поместилось в этом хрупком с виду сооружении такое количество жира, было затруднительно.
— Меня зовут Мерин. — Сева решил взять инициативу в свои руки. — Вот моё удостоверение. Это я звонил вам.
Директор морга взял протянутую красную книжечку и долго держал ее перед лицом.
«Не иначе, как нюхает», — предположил Сева. Видеть генеральный директор при всём желании ничего не мог: место глаз занимали плотно сомкнутые веки. Монголы рядом с ним — люди, смотрящие на мир широко раскрытыми глазами.
— Очень приятно, — заговорил наконец хозяин кабинета резко контрастирующим с его обликом дискантом. — Как построим беседу?
Сева, не дожидаясь приглашения, сел, закинул ногу на ногу, раскрыл портфель.
— Я думаю, беседу мы построим следующим образом: вы мне покажете документы врачебного осмотра и вскрытия трупа Молиной Евгении Михайловны, затем, поскольку ни хирурга, ни районного уполномоченного в кабинете не наблюдается, вы же прокомментируете эти документы, я потрачу энное количество времени на их изучение, задам вам несколько интересующих меня вопросов и после этого поведу себя в соответствии с тем, как сочту необходимым.
Мерин натужно улыбнулся.
Григорий Яковлевич, напротив, сделался скучным.
— Молодой человек, если я спросил «как построим беседу», то это не значит ровным счётом ничего, кроме того, что я действительно не предполагаю, как может быть построена наша с вами беседа. Я с удовольствием выслушал вашу безукоризненно логически выстроенную филиппику, но, мне кажется, будет правильнее, если мы, не теряя времени и обременив себя необходимостью уважительного отношения друг к другу, начнём разговор по существу.
С этими словами директор достал из стола несколько исписанных от руки листочков и протянул Мерину. Тот углубился в чтение.
— Кто проводил вскрытие?
— У меня есть штат.
— Почему нет подписи?
— Замечание по существу.
— Я спросил, почему?
— Молодой человек, её нет потому, что её не поставили.
— Почему?
— Это могло произойти по двум причинам: или забыли, или не поставили сознательно.
Мерин понимал, что возмутительную тональность этого диалога заложил не кто иной, как он сам, проклинал себя за пижонство, но надо было продолжать.
— Кто сопровождал тело?
— Это прерогатива приёмщиков. Направо по коридору, кабинет № 3.
— Кто потребовал вскрытия?
— Родственник.
— Кем этот родственник приходится погибшей?
— Отцом.
— Почему нет его подписи?
— Он был очень расстроен и не дождался результата.
— Где данные его паспорта?
— Данные его паспорта, думаю, в его паспорте.
— Он что — был без документов?
Директор с видимым трудом развёл руки в стороны.
— Рассеянность. Это случается с немолодыми мужчинами, когда им приходится сопровождать в морг трупы своих детей.
— Почему вы решили, что это отец?
— Он признался. Сам признался. Я поверил. У него очень правдивые глаза.
Сева не без опоздания понял, что дальнейший разговор бесполезен. Он аккуратно сложил бумаги, убрал в портфель.
— Скажите, Григорий Яковлевич, если можно, в той же манере «цианистого юмора», как говаривал великий Набоков: «заморгают» — это от слова морг? Убьют то есть, и в морг доставят?
Вопрос был задан весело, с улыбкой, Мерин всем своим видом показывал, что безоговорочно капитулирует, признаёт поражение (такому противнику проиграть не стыдно) и предлагает мировую. А если его и интересует какое-то слово, то исключительно из любви к многообразию великого русского языка: это надо же — «моргать» и «морг», оказывается, от одного и того же корня.
И тем не менее он готов был поклясться, что руководитель ритуального заведения вздрогнул.
Правда, уже через мгновение, приоткрыв щель рта и рассмеявшись, пожалуй, чуть громче, чем того требовал момент, он опять полностью овладел ситуацией.
— Всеволод Игоревич, дорогой, я хочу через вас сделать комплимент вашему руководству: подбирая кадры, оно правильно поступает, ориентируясь на молодёжь. Ставка на молодость — безукоризненное ощущение времени. Преступность растет, уголовный элемент размножается, жиреет, срастается с властью, оружие предпочитает получать непосредственно с испытательных полигонов американской армии, Калашниковы уже непрестижны. А наши с вами аргументы, — директор снова развёл руками и вроде даже улыбнулся, о чём свидетельствовали чуть раздвинувшиеся ноздри, — какие наши аргументы? Энтузиазм. Бескорыстие. Честность. И молодость. Всё! Больше нам с вами крыть нечем — нет аргументов. Кстати, заметили: «аргументы» и «менты» тоже от одного корня. Забавно, не правда ли?
Григорий Яковлевич долго ещё с удовольствием говорил о войне, выигранной преступным миром у правоохранительных органов, о предопределённости, увы, этой победы, о необходимости немедленного кардинального пересмотра стратегии вооружения и материального обеспечения силовых структур…
Мерин смотрел на щели его глаз, на сливающиеся с затылком щёки, подрагивающий, как у птицы- пеликана, подбородок и думал: вот сидит перед ним преступник, циничный, жестокий, своими руками никого не убивший, но участвовавший в тысячах смертей, изнасилований, избиений — махровый преступник. Он берёт миллионные взятки за то, что скрывает на своём пересылочном пункте криминальные трупы, руководит бригадами хирургов, патологоанатомов, гримёров, чтобы ушедшего на тот свет от, скажем, инфаркта или инфекционного гриппа выдать за избитого, изувеченного, удушенного, скончавшегося от сотрясения мозга, разрыва печени или милицейской пули. Сюда к нему сходятся нити со всей криминальной Москвы (не только сюда, конечно, но и сюда в том числе, это Мерин только что слышал внизу собственными ушами), здесь решается: быть ушедшему в мир иной зарезанным конкурирующей братвой, сражённым пулей или превращенным в пепел без вести пропавшим. Всё зависит только от одного вопроса. Вопроса очень простого, понятного любому второгоднику: сколько. И знак вопроса. Сколько?
Сколько будет дважды два? Правильно. Четыре миллиона. А трижды три? Девять. Дороговато, конечно, но и работа, согласитесь, необычная. А семью семь не хотите? Был случай даже девятью девять. Так что всё очень просто. Изучайте таблицу умножения.
В этом заплесневелом кабинетике с обшарпанными стенами, за этим канцелярским столом с чёрными выщербинами от потушенных сигарет отмазывают смертные приговоры, оправдывают убийц и отпускают на свободу маньяков-педофилов.
