Притихшая было боль в ногах снова заявила о себе резким ударом в спину, поползла, цепляясь за рёбра, по всему телу.
— Старик, потише, если можно, подохну так. — Слова дались ему с трудом.
Шофёр, видимо, не остывший ещё после дорожного происшествия, охотно вступил в диалог.
— Да мы все тут скоро подохнем на х…й. Козлы, б…дь, дороги строить не умеют. Вчера покрыли — сегодня, б…дь, яма. Попробуй объехай — зае…ся на х…й.
Дима вцепился в подлокотник, не без труда вернул на сиденье казавшееся чужим туловище, выглянул в окно. Беговая. Слава богу, кажется, приехали. Осталось совсем немного. Он глубоко, со стоном вздохнул — не хватало воздуха. Шофёр понял по-своему, спросил не оборачиваясь: «П…ц, что ли?»
— Ничего, дотянем.
Так, ну и что? Что дальше? Ну — приедем, а дальше-то что? Ему на мгновение показалось, что весь сегодняшний день — бред, всё, что с ним случилось — случилось не с ним, Дмитрием Кораблёвым. И Женька жива — Господи, что за глупости, конечно, жива! Жива, здорова и над ним ещё смеётся: «Рано ты меня, Димуля, в покойницы записал, желаемое за действительное. Ещё родим двойню и назовём обеих Женями. Вот смеху, да? Справишься с нами тремя-то?»
Голова опять свалилась с сиденья, он долго силился вспомнить, где он, почему так темно и так неистово ноет затылок. Надо срочно горячий душ и в постель, иначе не выдержать. Вылезти из ванной будет непросто — ноги отсутствуют, но если зацепиться руками за бортик…
Зачем она приходила? Год не была и вдруг — день в день. Чтобы умереть? Слоны уходят от любимых — умирать в одиночестве. Она не слон, нет… Слоны не пьют шампанское, на кухонном столе непочатая бутылка. Чехов просил перед смертью. Жаль — не холодная. Смерть — холодная, а шампанское — не смерть… «Не ве… не ве…»?
Не верю?
Не вечер?
Невеста?
Не велят Маше за реченьку ходить?..
Почему её не стало? Была «стало», а теперь «не стало». Тридцать лет «стало». А «не стало» сколько будет? Сто? Тыщу? Миллион? Ре-ин-карна-ция.
Вчера не верил — чушь, блудни, мрак, а сейчас — обязательно, какие сомнения? Только когда эта «инкарнация» — «ре»? Когда же она «ре», эта проклятая «инкарнация»?
Ответ на последний вопрос прозвучал глухо, откуда-то сверху.
— Приехали, клиент, твой дом? Там что-то горит на х…й.
Дима открыл глаза. Действительно, впереди перед домом № 6 по Шмитовскому проезду стояло несколько пожарных и милицейских машин. Лучи прожекторов, скрещиваясь и разбегаясь в стороны, выхватывали то суетливо разворачивающих шланги и поднимающихся по вертикальным лестницам людей в чёрных касках, то брызги разноцветной, похожей на фейерверк пены, то грязные, заваленные вековым мусором балконы с их насмерть переполошенными хозяевами. Кто-то громко кричал в мегафон, тщетно пытаясь разогнать невесть откуда взявшихся в этот поздний час любопытствующих.
Шумно сновала милиция, деловито суетились, лаяли собаки, трескуче звенели разбиваемые стёкла и, если бы не подозрительно натуральные женские вопли да плач детей, всё это смело могло сойти за хорошо подготовленную киносъёмку.
Чёрный дым, расшитый яркими лоскутами пламени, вываливался из трёх расположенных рядом окон одиннадцатого этажа. Пожарная лестница, видимо, была рассчитана на меньшую высоту, поэтому атака на огонь велась с балконов, расположенных двумя этажами ниже.
Один из них принадлежал милой интеллигентной старушке, Евгении Семёновне, некогда, поговаривали, неплохой эстрадной певице, а ныне одинокой и болезненной. Она обожала Диму, заставляла его называть себя на «ты», неподдельно радовалась их с Женькой разрыву. Звонила часто с просьбой купить что-нибудь или погулять с её беспородной, похожей на рисованного чёрта собачонкой и он, если мог, никогда не отказывал.
Месяца два назад она спасла его от позора, не ведая того, конечно, и всё равно он был ей чрезвычайно благодарен. Светка Нежина заехала к нему как-то пьяненькая, задержалась на неделю, вела себя, как хозяйка, надоела до смерти, выгнать было неудобно — школьная ещё, как-никак, любовь — да и вообще он не умел этого делать, предпочитал уходить сам. В данном случае уходить было некуда. И вот во время очередной бессонницы, когда Светка из кожи лезла, стараясь разбудить в нём мужчину, а он с ужасом понимал, что не только не хочет (это бы ещё полбеды), но и не может даже приблизить себя к необходимому условию начала подобной работы (ощущение было незнакомое и малоприятное), в этот самый момент раздался телефонный звонок.
Дима схватил трубку.
— Кто? А-а, Женя, привет. Что случилось? Погулять? Прямо сейчас? Хорошо.
Он откинулся на подушку. Помолчали. Паузу нарушила Светлана.
— Жена?
Дима ответил не сразу — такая счастливая мысль его не посетила. Он подобрал подходящую моменту интонацию, как раз такую, чтобы сомнений не осталось: звонок этот крайне некстати.
— Да, хочет приехать.
— Вы разве общаетесь?
— Случается.
— Я успею собраться?
— Конечно, она из центра едет.
В эту ночь Дима гулял с соседской собакой долго, с удовольствием и она не казалась ему такой уж уродливой.
Другой балкон, из которого шла атака на полыхающую квартиру одиннадцатого этажа, тоже был в своём роде знаменит и хорошо знаком Диме. Принадлежал он семье Суржиков: глава, Толя Суржик — славный, беззлобный малый, но тюфяк и прижимист крайне. До встречи с Сомовым Дима часто стрелял у него до зарплаты и это не всегда удавалось, его дочь, Тина Суржик — замкнутая, стесняющаяся своего имени девочка, почему-то огненно-рыжая, хотя оба родителя были брюнетами; и жена, Нюра Суржик — очаровательная толстушка с глазами цвета высококачественного гуталина. Нюра была очень весёлой и доброй, глядя на неё всегда казалось, что никаких проблем в её жизни не существовало.
Дима познакомился с ней пять лет назад буквально на следующий день после заселения в этот кооперативный дом. Она подошла к нему на улице и утопляя в щеках ямочки и демонстрируя при этом рекламной белизны зубки сказала: «Здравствуйте, Дима. Мне очень приятно, что мы соседи. Я буду жить под вами. — Она изумительно улыбнулась и добавила: — Не в буквальном смысле, конечно. Наша квартира двумя этажами ниже».
Дима наградил её понимающим смешком, чем, видимо, и положил начало их непродолжительным, но достаточно бурным отношениям.
— Я отвела дочку в школу, а муж на работе. Не хотите кофе?
Кофе они в это утро не пили.
В лифте Нюра случайно задела плечиком кнопку «стоп», кабина послушно замерла между этажами и, как только погас свет, она жадно обняла его, заклеила рот умелым поцелуем и прижавшись всем телом неожиданно для себя и явно не без удовольствия (при этом она произнесла нечто вроде «О-оо-ооо?!», что нельзя было трактовать иначе, как одобрение) обнаружила полную Димину готовность. Тогда, не отрывая губ, она без спешки расстегнула и стянула с него всё, что показалось ей в данный момент лишним, развернулась на 180 градусов, сложилась пополам, накинула подол платья на голову, и с отчаянием взбесившейся девственницы замкнула в себе его несомненное в этот момент достоинство. При этом издаваемые Нюрой возгласы были столь недвусмысленно откровенны, что, когда они оба в конце концов оказались на девятом этаже, в глазах скопившихся на площадке жильцов вместе с понятным негодованием читалась и плохо скрываемая зависть.
…Всё это Дима вспомнил в одно мгновение, даже долю мгновения, пока шофёр такси упирал лоб в переднее стекло автомобиля, увеличивая себе таким образом площадь обзора. Зрелище пожара привело его в состояние, близкое к восторгу, и теперь, казалось, начисто забыв недавнее дорожное происшествие, он
