упёрлись в эту приблизившуюся вплотную стену. Удар был сильным, так что даже Женька перестала улыбаться и сказала:
— Упал, что ли? Так и убиться можно.
Прошёл год. Или больше.
За это время он простился с родителями — мама ушла через несколько минут после того, как «скорая» увезла тело отца — их хоронили вместе в одной широченной могиле, два дощатых гроба рядом, как близнецы. Грустно не было, даже наоборот — он никак не мог заставить себя заплакать — тридцать семь лет вместе, душа в душу, как говорили родные, и вот опять вместе — пошли, полетели дальше.
Хорошо.
Только на следующий день, уже после поминок, он стал задыхаться, перестал реагировать на свет, боль, горячую воду и через неделю умер.
Если бы не Женька…
— Чудо! — сказали врачи.
За это время он женился — молоденькая работница ЗАГСа, почти девочка, когда дело дошло до неизбежной в таких случаях фразы: «Поздравляю молодожёнов — теперь вы стали мужем и женой», от волнения никак не могла выговорить слово «поздравляю». Было всё: и «подразвляю», и «пораздляю», и даже «поразводляю». Тогда, красная от смущения, она решила поменять тактику: она начала с конца. Она сказала: «Теперь вы стали мужем и женой. Молодожёнов, — она выдержала паузу и по слогам четко произнесла, — по-зад-рав-ляю». Махнула рукой и выбежала из зала.
За это время он побывал на вечере выпускников в школе — пятнадцать лет — срок нешуточный. Шёл туда с тяжёлым сердцем. Сама идея подобных встреч, как говорила преподававшая труд бывшая графиня Магдалина Мартыновна Татевосова, «оставляла желать много хорошего»: девчонки стареют, выветриваются, выходят в тираж — что хорошего? а сильный пол на подобных сборищах выступает в двух ипостасях — кичится успехами или плачется в жилетку на неудавшуюся жизнь. Ни то, ни другое его не прельщало. Однако вечер прошёл на удивление весело. Много смеялись, танцевали медленные танцы, вспоминая школьные увлечения, не таясь целовались по углам, пили дорогие напитки… Женька уехала рано — вызвали к больному отцу. Для него же мероприятие закончилось в постели Верки Нестеровой. Та всю ночь плакала, шептала слова любви, искусно вдохновляла на мужские подвиги. Ему было легко, уютно, победно. Кажется, в ту ночь она и забеременела.
За это время он очень многое успел сделать…
Потом только услышал: «Сядь, старик, что-то ты совсем плохой».
Чьи-то сильные руки кольцом обхватили его грудь, и он, как часто случалось во сне, полетел, зашлёпал ладошками, подгребая под себя воздух. Незнакомый насмешливый голос гуднул возле самого уха: «Ну-ка, бабуля, подвинься. Расселась. Тебе давно к дедушке пора, заждался небось».
Потревоженная бабуля, очевидно, подвинулась, так как недовольным дребезжащим тенорком поинтересовалась: «Пьяный, что ли?».
— Не факт. Может, курнул лишнего. Не твоего ума. Сиди тихо.
Его посадили на что-то твёрдое, прислонили к стене, прошив тело горячими ржавыми прутьями. И опять тот же голос посоветовал:
— Оклемайся малость, потом дальше пойдёшь. А то и не дойти можно.
Хотелось поблагодарить, но разлитая по губам боль перехватила гортань, забила рот языком, получилось только: па-и-бо. Подняться тоже не получилось — не было ног. Тогда, чтобы выразить протест, он открыл глаза и понял — случилось чудо: солнце исчезло. Не зашло, не спряталось за тучку, а натурально растворилось, пропало, прихватив с собой яркий майский день. Невесть откуда возникшие отблески сознания поместили его в сумеречный, сырой, абсолютно безлюдный и потому казавшийся нереальным переулок. Металлическая изгородь подпирала висок, выложенная булыжником, пахнущая гнилой резиной мостовая холодила колени.
Вставать не хотелось, будильник ещё не звенел. Женька гремела на кухне посудой — значит сейчас будет горячий кофе и гренки с сыром. Кто-то тряс его за плечи, пытаясь оторвать от раскалённой подушки. Хотелось крикнуть: «Оставьте меня, мне больно, меня жена разбудит, она пришла специально сегодня, чтобы меня разбудить». Но этот «кто-то» приставил к щеке раскалённый утюг и спросил:
— Что с вами? Вам плохо? Вставайте. Вам помочь?
Реальность проявлялась в образе постепенно обретающей контрастные черты немолодой женщины.
— Вам плохо?
— Нет, нет, спасибо, мне хорошо. Я, видимо, упал и заснул. Спасибо.
— А-аа. А то я смотрю — лежит, не отвечает. Время сейчас такое — сами знаете.
Он хотел взглянуть на часы, но левой руки с часами на месте не оказалось. Была шея, плечо, даже предплечье, а дальше не было ничего. Подумалось — и чёрт с ней. В детстве, когда заставляли учиться играть на пианино, левая всегда подводила. Вот и доигралась.
Это недоразумение оживило ещё несколько клеток серого вещества. Он предпринял попытку пошевелиться — отсутствие тела как такового зажгло робкую надежду: не всё ещё потеряно — отлежал да и только. Надо освободить защемлённые вены, совершить кровопускание.
Превозмогая боль, он долго поворачивался на правый бок, подтаскивал к глазам тяжёлую, не свою руку, прежде чем маленький светящийся циферблат стрелками указал на цифры: 9 и 12. Значит, после Женькиной смерти прошло почти двенадцать часов. Сколько из них он провёл в морге, в беспамятстве блуждал по городу, сколько сидел на скамейке, сколько валялся в этой луже и как в неё попал, видимо, не узнать уже никогда. Зубы стучали так, что, казалось, слышно на противоположной стороне улицы. Он промок до трусов, до рубашки на спине, хотя лежал ничком, значит в таком положении провёл немало времени. Правая щека была разбита, один глаз видел, не всё, но видел и это радовало: в каждой неудаче надо уметь найти то, что поможет сказать: «Слава богу. Могло быть хуже». Женькины слова. Наверное, он споткнулся, упал лицом на железную изгородь и вот результат.
Почему при этом ломило грудь и спину где-то в районе почек, думать не хотелось.
В начале двенадцатого он вышел на незнакомую слабо освещенную улицу, поймал такси, назвал адрес. Водитель недоверчиво посмотрел на его заляпанную грязью одежду.
— Сколько?
— Поехали, сколько скажешь.
— Другое дело. — Шофёр повеселел. — А то ведь сам знаешь, сядут, а потом… — Он не стал договаривать.
Всё началось в мае 2004-го (опять май, будь он неладен). Ему позвонили, предложили встретиться. По какому поводу? Не телефонный разговор. Кто говорит? При встрече. Я так не встречаюсь. А как вы встречаетесь? С незнакомыми — никак.
Он повесил трубку.
Через день звонок повторился. Незнакомец предлагал встретиться в его, Диминых, интересах.
На этот раз Дима был разговорчивее, долго объяснял, что он человек известный, встречаться так, с кем попало — он не хочет никого обидеть, но и его надо понять — с кем попало он не может, если человеку что-то от него нужно, пусть позвонит на работу и при возможности, в том случае, когда… и так далее и тому подобное.
При этом он внимательно выслушивал говорившего, отмечал про себя его хороший русский, неординарные обороты речи, нестандартность мышления. Чёрт побери, чего он в конце концов боится? Отказаться никогда не поздно. Ему, как он понимал, предлагают работу, они с Женькой сидят на мели, перспектив никаких, ноль с минусом, если его что-то не устроит — да ни в коем разе, как говаривал школьный учитель. Но это уже он будет решать — отказаться или нет, он будет хозяином положения. А вдруг это выгодное и вполне достойное предложение и все Женькины сомнения и страхи — сплошная перестраховка, от лукавого? Вдруг и не придётся наступать ни на какое горло никакой песне и можно будет наконец-то отдохнуть от этого проклятого безденежья? Чем, в конце концов, чёрт не шутит?
Смущает, правда, несколько то, что этот козёл не хочет даже намекать на характер работы, какого профиля, по какой специфике. «Может быть, я не подойду и вы только зря потратите время?». «При встрече в первые десять минут вам всё станет ясно».
