Вбежали в избушку и на полу увидели убитого не вора, а лейтенанта, Вора в избушке не было ни днем, ни ночью. Ищи его, как ветра в поле. Когда об убийстве лейтенанта, вместо вора, узнали то все лагерники только злорадствовали и долгое время смеялись.
Начальнику ширпотреба (заключенному) было приказано сделать гроб. Гроб был быстро сделан, но одна доска оказалась осиновой. Один из лагерных начальников это заметил и приказал осиновую доску заменить доской из другого дерева, а начальника ширпотреба сразу же отправили в изолятор на 10 суток. Вот тебе и не признающие Бога и чертей, а осины, на которой повесился Иуда Искариотский, побоялись, как гоголевские герои-ведьмы.
Жалобы вольных
Жаловались не только мужчины вольные, но больше всего девушки и женщины, которые работали за забором шахт-строя. Девушки-шахтерки вылезали из шахт похожие но на людей, а на чертой или трубочистов. Были их лица и одежда покрыты слоем угольной пыли.
Истощенные и на черных лицах сверкали глаза и белели зубы. От усталости и истощения с трудом передвигали ноги. А коммунистические горлохваты кричат, что «такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».
Какой позор, какое кощунство и какое бесчеловечное отношение к такому не человеку, как и сами советские правители. Одно можно сказать, что в СССР все порабощенные народы переносят страшные лишения и живут только моментом. Что случится с ним через час, он не знает. С минуты на минуту он ожидает ареста и пули в затылок.
Многие из них оказались проститутками и страшно сквернословили На наше замечание, что не прилично так ругаться женщине, а тем паче девушке, отвечают, что такие условия жизни, какие им приходится переживать, изуродовали жизнь. Жизнь им не мила а противна и нет желания и дальше жить в таких бесчеловечных условиях. Чем скорее умрем, тем и лучше. А типы вроде «черта бабы» служили для многих белых рабынь примером для подражания.
Боке мой, до чего довела коммунистическая власть своих несчастных женщин белых рабынь. На кого стала похожа советская женщина с того момента, когда она начала шагать мужской дорогой и выполнять все мужские работы. В матерщине и другого рода пошлостях она далеко опередила мужчину.
Однажды я с группой заключенных работали на строительстве на окраине города. К нам подошли три девушки и пели: «Нетути, не-тути нашей Марфушки», меня «нелегкая дернула за язык» и, обращаясь к ним я сказал: «Как вы хорошо поете». Они остановились возле нас и одна из них довольно громко покрыла меня матом самым отборным и обращаясь к своим подругам сказала: «Смотри, смотри, как этот немец хорошо говорит по русски».
Роковой шаг
Лагерь живет своей жизнью. Время проходит, а мысль о побеге не выходит из головы. Группа, которая готовилась к побегу, уже распалась. Мне нужно искать другого верного друга, который бы согласился со мною совершить побег. Был один лагерник, который три раза совершал побег, но каждый раз его ловили. Он имел три фамилии и опять, как мне передали, собирается бежать.
Познакомился я с ним и мы быстро нашли общий язык. Откладывать побег «в длинный ящик» нельзя было — приближалась зима. Побеги зимой очень тяжелые и довольно опасные. С побегом нужно спешить. Смастерил я ножницы для резки проволоки, выбрали место у крыльца канцелярии лагерного отделения. Ожидали наступления темных ночей.
Настала темная ночь с дождевыми тучами и проливным дождем. Обстановка самая благоприятная для побега. Спотыкались и натыкались мы на разные предметы и с большим трудом и осторожностями добрались до назначенного места. Дождь немилосердно поливал нас.
Сердца наши учащенно бились в грудях, перед скачком в пропасть, где кончится твоя жизнь или уйдешь на свободу, а там может быть попадешь и за границу к своей семье и друзьям. По пластунски ложимся пластом на землю и не ползем, а скользим по грязи к проволочному заграждению. В 30 метрах от нас горел фонарь. Лежим у проволоки. Мне не терпится. Тороплю товарища. Он, как имеющий уже опыт, взял ножницы и приготовился резать проволоку.
Только протянул товарищ ножницы, как вдруг слышим с вышки окрик часового: «Кто там», ножницы быстро опустились и я слышу слова товарища: «Скорей назад». Задерживаться было опасно. Уже были слышны голоса ночных часовых. Товарищ мой как рак ускользает по грязи задом в тень. Я последовал примеру товарища. Подползли мы к одной пустой землянке, дверь которой не только была забита гвоздями, но и заставлена 10–15 досками. Какая то добрая душа поставила доски и мы под этими досками и скрылись.
Слышим шлепанье по грязи ног часовых. Товарищ просит меня, чтобы я читал в уме молитву «Живой помощи Вышняго». Часовые приблизились к землянке и остановились возле досок, под которыми мы сидели ни живые, ни мертвые. Некоторые из часовых на доски освободили свои мочевые пузыри и пошли дальше.
Когда часовые удалились и не были слышны их шаги, мы осторожно вылезли из своего укрытия и куветами, полными воды и грязи, скрываясь в тони, направились к пустующим землянкам, в которых мирно отдыхали птички, загнанные непогодой и ночными хозяевами — летучими мышами. Пробежав несколько пустых землянок, мы, мокрые и грязные, вошли, ни кем незамеченные, в свою землянку и осторожно положились на свои места.
Побег отложили на ближайшие дни. Осуществить побег нам не было суждено. Через пару дней меня перевели в пересыльную тюрьму для дальнейшего следования.
Пересыльная тюрьма
В «черном вороне» тесно, душно и темно. Набили нас в его утробу, как сельдей в бочку. Теснота такая, что невозможно изменить свою позу. Ноги делаются малочувствительными, отекают и чувствуешь сильные боли. На ухабах машина подпрыгивает и встряхивает нас так, как гостеприимная казачка встряхивает вареники, чтобы их хорошо промаслить. Наша машина «черный ворон» остановилась.
Конвоир открыл дверь и приказал нам выгружаться. Из утробы машины мы не выпрыгивали а выползали:, наши ноги одеревенели. Здесь уже стояли конвоиры — энкаведисты. Приняли нас по счету и повели, как потом оказалось, в тюрьму города Новосибирска.
Уркашей от нас отделили и куда то повели. В тюрьме передали под охрану тюремной стражи. Как только мы вошли в предназначенные для нас камеры, сразу же были закрыты двери и заперты замками. Мы оказались перед дверными волчками. В камерах были только двойные нары. Стены очень грязные и исписанные карандашами или царапинами с именами и фамилиями всех тех заключенных, которые побывали в этих камерах. Нары были голые и в малом количестве.
На нарах заключенные были буквально спрессованы и принимали одну и ту же позу. Коли у кого либо заболел бок, то он не мог изменить свою позу. Должны были все поворачиваться. Пол и подполье нар так же плотно, как и нары, покрывалось спящими. Зловонная параша стояла в отдаленном углу. Чтобы к ней пройти, нужно было выбирать свободное место, чтобы стать ногой и не наступить на спящего, а главным образом на руку иди ногу. Бывали случаи, что, спешно пробираясь к параше, становились на животы и спины спящих. В самом верху наружной стены было небольшое продолговатое и без стекол окно, через которое мы с жадностью смотрели на маленькую площадь голубого неба а иногда видели часть белоснежного облачка.
