незнакомые с этим делом. Лечить они но умели, не пломбировали зубов, а если зуб у кого заболит, хотя бы и немного, его без всяких вырывали, утешая больного, что он больше не заболит.
Начальниками сан. частей служили совершенные неучи, которые, кроме термометра, ничего другого не знали и по термометру определяли надо ли больного освободить от работы или нет. Помощников себе они подбирали таких же, а наши врачи зачастую ходили, как обыкновенные рабочие, на лесоповал и другие тяжелые работы.
Праздники
Праздники наше начальство проводило очень весело и, можно сказать, даже бурно. Так, в 1952-м году, после встречи Нового года, к нам появился начальник лагеря ст. лейтенант Ковалев и начальник режима ст. лейтенант лишь на третий день. И что же? — о, ужас» — физиономии поободраны, как будто с кошками они дрались или кто их за ноги таскал по кустарникам вниз лицами. Синяки, подтеки с желтизной красуются у них под глазами. И кто же это? — Наше начальство. А других мы не видели больше недели, — вероятно они еще больше были «разукрашены» ради Нового года!
Эти «маски» послужили для нас, в нашей замкнутой жизни, большим развлечением. Остряки острили, комики разыгрывали роли «героев праздников», и все лагерное отделение подсмеивалось над «своим начальством»
Редкие люди
Лагерное начальство, за очень малым исключением, отличается своей жестокостью. Большей частью это полуграмотные недоучки, которые, получив пост начальника, воображают, что они чуть ли не боги, все для них и они в праве делать все, лаже жизни у людей отбирать, когда это им захочется. Редко, к сожалению, попадались люди с душой и сердцем человека, как у нас говорили в лагерях, особенно начальники режимов отличались зверством!
Оперуполномоченные были лучше, более человечные, но их доброта была скована и сокращена другими начальниками. Так в одном лагерном отделении оперуполномоченный ст. лейтенант тайно подкармливал несчастных заключенных посылая хлеб, через свою жену, голодающим. Очень многие лагерники на всю жизнь сохранили в своей душе благодарность ему и его жене.
Его добрые дела никогда не забудутся. Он, видя мучения людей, переживал с ними их муки, страдал душой за них и однажды его нашли застрелившимся.
Но таких добрых людей были единицы.
Сутки в лагерях
Еще не рассвело как следует, а звон «сталинских колоколов» /подвесных кусков рельс/, оглушая окрестность, врывается в бараки и беспощадно бьет по барабанным перепонкам еще спящих лагерников, возвещая, что день начинается.
Лагерники шлют «звонарю» и всем*, советскому верховному аппарату бесконечные чистосердечные проклятия и наихудшие пожелания, какие только может человек во время гнева припомнить.
В брюках и одних рубахах бегут они к умывальнику, чтобы захватить один из 20-ти «сосков», чтобы поскорее умыться и бежать обратно в теплый барак. Вода, охлажденная сибирской холодной ночью, колет кожу лица, но это не беда — скорее умоешься!
Первая партия кончает умываться и подбегает вторая. — Сюда, сюда! здесь вода теплее, — кричат шутники. Находятся чудаки, которые и на самом деле думают, что там вода теплее и, подставив руки под холодную струю, ругаются, а остальная братия, довольная, хохочет.
Умывание кончено. Ждем завтрака. Сидим как на иголках. Пустые желудки не дают покоя, напоминая о себе все время. Глаза всех обращены к двери — не идет ли дежурный. Не успел он еще войти в барак и крикнуть: «Бригада, на завтрак!», как часть бригады уже несется «наметом» к столовой.
Но после был установлен другой порядок: было приказано бригадам идти в столовую только в колонне по-два. Вся эта «руля» врывается в столовую и, не отрывая глаз от окна выдачи пищи, занимает столы с Х-образными ножками и досками, прибитыми сверху, и подвижными длинными /по длине стола/ скамейками.
Раньше все подходили в затылок и каждый получал для себя, но потом это отменили и выбирался раздатчик, который получал по 200 грамм хлеба на завтрак, раздавал его, а потом получал пищу и разносил ее по столам.
На завтрак полагалось 500 граммов баланды /жидкий суп/ и около 150 гр. каши. С жадностью все это проглатывалось и, не вполне утоливши голод, заключенные с завистью всматриваются в счастливчика, которому кто-то, по какой либо, причине не съедавший своей порции, передает свои остатки.
Очередь завтрака отбыли и — по баракам! Быстро одеваемся, а «рельса» уже звонит.
— «Вылетай пулей! — орет во все горло бригадир.
И стремглав летит бригада на развод к воротам. Строимся.
Дежурный орёт: «На развод всех!»
Бригадиры рапортуют о больных.
— Никаких больных, все на работу! — орет начальник лагеря.
И по два здоровых берут под руки больного и после шмона /обыска/ — не взял ли кто сухарей, заготовленных для побега, отправляются на работу, волоча и больных.
Идут все сначала в ногу, а потом вперемежку — кто как попало. Впереди вожатые, по бокам 2 или 3 охранника, а сзади остальные с собакой.
Приходим на лесоповал. После расстановки часовых, начинается работа. Визжат электропилы. Несутся то с одной, то с другой стороны крики «Бойся!»
За этими криками, оглушая окрестности сначала сильным шумом, а потом ударом подобным выстрелу из тяжелого орудия, падают высокие стройные и могучие сосны и кедры, сметая своими длинными верхушками все на своем лету, нередко и зазевавшихся или неосторожных рабочих.
Многих тайга искалечила, подорвала, а многих забрала и в недра своей земли. Многие кончили свой жизненный путь в ее дебрях, далеко от своих родных и родных Краев, избавившись на веки от всех житейских невзгод и тоски по свободе, семье, Године, о прошлых днях, своей несчастной загубленной доле.
На упавшую сосну набрасываются сучкорубы, стучат и заливаются острые топоры, вонзаясь в тело неподвижного великана, оголяя его от пышных веток и сучков, делая его чистым и гладким, напоминающим гигантскую свечу темно-коричневого цвета.
После сучкорубов вступают в действие трелевщики. Трелевка дело не легкое. Лошади и быки надрываются наравне с людьми, перетягивая громадные деревья к складочным местам.
В лагере 12 быков для трелевки. Это были не быки, а красношерстные гиганты. Я такой крупной скотины, кажется, еще не видывал. Перед ними люди кажутся детишками. Вначале страшно было подходить к ним, но они так кротки и послушны, как ягнята. По их глазам видно, что они далеки от всяких злых действий. Смотрю с грустью на этих красавцев великанов, а сердце сжимается от боли. Бедные животные — и их постигла такая же участь, как и нас. И их оторвали от вольных стад и привезли сюда на погибель, прежде выкачав из них их здоровье. Да так и бывало. Через 2–3 месяца они, подорванные тяжестью работ, шли на мясо.
Попадало нам в котел и конское мясо /от искалеченных лошадей/, но я не мог есть такого мяса. Я знал, что это мясо моих несчастных четвероногих товарищей, деливших со мной наравне все тяжести
