по закону принадлежит королевской казне.
– Еще одни чертовы тиски поборов! – возмутился другой рыцарь.
Глотнув вина, Джон закивал в знак согласия. – Налоги, как смерть и наши жены, всегда с нами! – воскликнул он. – Но все же есть и преимущества. Коронеры теперь направляют многие дела в королевские суды, не оставляя их на милость судов шерифов и граждан, представления о справедливости которых весьма примитивны. Мы записываем все серьезные преступления и обвинения для представления королевским судьям, когда те приезжают на сессии в каждое графство. Само название коронера происходит от custos plactitorum coronae – хранитель исков короны.
Это оказалось выше понимания одного из писарей замка, хотя, быть может, его сообразительность притупило количество выпитого пива.
– Но какое отношение это имеет к трупам и кораблекрушениям? – взмолился он.
– Есть много способов сбора доходов для короля. Любое недонесение о внезапной смерти, неподача призыва преследовать беглого преступника или смерть любого человека, если нельзя доказать, что он сакс, – а также изнасилования, нападения и другие тяжкие преступления – все это влечет за собой наложение денежных штрафов, поступающих в казну. Я должен присутствовать на всех казнях и следить за тем, чтобы собственность повешенного конфисковывалась в пользу государства. Если в море потерпит крушение корабль, то он тоже принадлежит королю, как и уловы королевской рыбы: китов и осетра.
Еще час продолжался бесконечный спор, умащиваемый вином, элем и сидром, о моральности налогообложения, но все это проходило в доброжелательной атмосфере, и де Вулф рьяно защищал правую руку своего монарха, архиепископа Хьюберта Уолтера, в его праве вытягивать из населения максимальные суммы денег. В конце концов, менестрели сыграли еще одну мелодию и спели еще одну песню, и когда от сальных свечей с фитилем из ситника остались лишь огарки, слушатели, пошатываясь, разбрелись по своим каморкам или к своим соломенным тюфякам, расстеленным у пылающих углей очага в большом зале.
Ранним утром следующего дня, после хорошего завтрака, сэр Джон поблагодарил Одо за гостеприимство и со своим оруженосцем и писарем отправился в Илфракум. Главная дорога поворачивала на запад вдоль устья реки и уходила на северо-восток к побережью, но был более короткий и прямой путь через деревушку Биттадон, по холмам на север из Барнстапла. Сенешаль его и порекомендовал: хотя туда иногда забредали отверженные с окраин Эксмура, дорога в Илфракум сокращалась на несколько миль. Коронер и его дюжий оруженосец были ветеранами многих битв и мало боялись дорожных засад – тяжелого палаша и секиры Гвина было достаточно, чтобы отвадить любого, за исключением разве что крупной шайки. Однако Томаса ни на минуту не покидала тревога, и его глазки-пуговки все пытались высмотреть нападающих разбойников, но поездка прошла без происшествий.
Спустя несколько часов, покрыв десять миль до северного побережья, они уже ехали вниз по холму в Илфракум. Маленький порт ютился между зубчатыми утесами, а гавань пряталась за выступом скалы. Дул сильный северо-западный ветер, и белые буруны налетали на неровный, выщербленный берег. Далеко впереди, в дымке, виднелись холмы Уэльса.
– Кому принадлежат эти места? – поинтересовался Гвин, когда они пустили коней рысью вниз к кривой улочке, ведущей к пляжу.
– Этой землей, как и большим куском графства, владеет епископ Кутанс, – пропищал писарь, горевший желанием продемонстрировать свои познания, особенно, когда дело касалось служителей церкви. – Но много лет назад он сдал ее в субаренду Роберту Понтекардонскому, а затем земля перешла к роду Роберта Фитцроя на правах аренды.
– Какая разница, кому она принадлежит, – проворчал де Вулф. – Давайте просто найдем десятника. Это он послал в Барнстапл с известием о трупе.
В такой крупной деревне-порте, как Илфракум, обычно проживал приказчик, более старший слуга феодала, но Одо сообщил им, что тот недавно умер от апоплексического удара, и до тех пор, пока Фитцрой или его мажордом не назначат нового, все административные вопросы возложены на десятника. Когда коронер с помощниками проезжали рысью по единственной улочке, поглазеть на незнакомцев вывалило с дюжину любопытных жителей. Гаванью служила песчаная бухточка, защищенная со стороны моря длинным полуостровом, называвшимся Бенрикс, который во время прилива превращался в остров. На берегу со стороны моря поднимался холм, на котором стояла низкая башенка с сигнальной жаровней, служащая маяком для кораблей, заходящих в гавань. Вокруг гавани теснилась группа всевозможных строений – от нескольких каменных домов до покосившихся лачуг из дерна. Крыши были в основном соломенные, но большие здания были покрыты тяжелыми каменными плитами, что позволяло обитателям этих домов лучше переносить мерзкую погоду, которой славилась эта открытая Атлантике часть Бристольского залива.
В начале пляжа стояли пара складов и рыбацкие сараи. Несколько лодок были вытащены выше линии прилива. Привалившись к единственному причалу, кренился в ожидании большой воды «купец» с кургузой мачтой. По перекинутой на берег доске сновали гуськом портовые грузчики с мешками извести на спинах.
В нескольких ярдах от набережной де Вулф остановил Одина и подозвал молодую женщину, глазевшую, разинув рот, на приезжих. Она прижимала к груди ребенка, совершенно голого, несмотря на пронизывающий ветер, трепавший лохмотья оборванки.
– Где найти десятника? – пробасил коронер.
Широко раскрыв глаза от неожиданности, ибо этот огромный темноволосый незнакомец из другого мира говорил на ее языке, юная мать молча кивнула на каменный дом, стоявший напротив, затем резко повернулась и пустилась наутек. Губки ребенка так и не оторвались от ее обнаженной груди.
К этому моменту еще больше жителей собрались посмотреть на гостей, и из толпы выступил вперед коренастый мужичок средних лет с огромными усищами и лопатой каштановой бороды.
– Вы, должно быть, коронер, сэр. Я Меттью, десятник. Я вас ждал.
Джон понял, что перед ним человек благоразумный и надежный, чего нельзя было сказать о некоторых десятниках, часто выглядевших абсолютными идиотами. В феодальной системе десятники стояли в самом низу иерархии должностных лиц и отвечали за повседневную организацию земледельческих работ в деревне. Хотя все, кроме мажордомов, были безграмотны, десятники вели учет – урожаи, поголовье скота, десятины и очередности повинностей – с помощью палочек с насечками и своей памяти.
В сопровождении толпы, державшейся на почтительном расстоянии, десятник отвел гостей на другую сторону улицы к занимаемому им дому приказчика. Мальчонка повел покормить и напоить их лошадей на задний двор, а гости вошли в дом. В нем было целых две комнаты без каких-либо удобств, за исключением нескольких лавок и табуретов возле очага на землебитном полу в центре меньшей из комнат. У стен валялись кучи папоротника и сена, служащие постелью для жены десятника и его четверых детей. В другой комнате располагались кухня и маслодельня, которую хозяева делили с коровой и тремя осиротевшими ягнятами весеннего отела.
Жена Меттью принесла хлеб, мясо и эль, и все уселись вокруг обмазанной глиной печной ямы, из которой тлеющие поленья источали голубоватый дымок.
– Труп находится в одном из сараев для рыбы на пристани, – пояснил десятник, у которого было обезображенное коровьей оспой, но все же красивое лицо, с почти такими же громадными, как и у Гвина, усами.
– Как нашли этот труп? – поинтересовался коронер.
Меттью наклонился вперед, уперев огрубевшие руки в колени, обтянутые штанами из саржи.
– Мальчишка с мыса над гаванью увидел на востоке это судно без команды, на котором не было паруса и которое явно несло к берегу. Мы собрались и сразу же отправились посмотреть, где его выбросит, чтобы, быть может, спасти какую душу.
У Гвина, который сам был родом из рыбацкой деревушки, возникли сильные подозрения по поводу того, что их скорее интересовало спасение груза и такелажа, чем душ, но он оставил эти циничные мысли при себе.
– Мы обошли утесы, но судно снесло ветром дальше в направлении залива Кум, и к тому времени, когда мы добрались до корабля, он налетел на Каменный Нос у Уотермута. Почти стемнело, но мы нашли
