l:href='#n_15' type='note'>[15]
Иными словами, вместо поразительно эффектного вступления — автор, увы, начинает книгу с признания в собственной полной безграмотности, ибо историк, не знающий латыни, — подобен географу, не подозревающему о форме Земли. Дело в том, что 70 % всемирных исторических первоисточников — так и не имеют вразумительного и полноценного перевода с латыни. Для полноценного их изучения имеющиеся переводы непригодны.[16]
А 30 % важнейших первоисточников не имеют вообще никакого перевода на обиходные ныне «варварские» языки.
С бытовой, воинской, судебной, медицинской, генеалогической, религиозной, политической и пр. документацией поздней Античности и практически всех периодов Средневековья — дело обстоит еще лучше. Переведено, более или менее вразумительно, — не более 50 % всех сохранившихся текстов, а 50 % почивают в тяжелой «священной латыни», и хорошо еще, если в классической, а не в «вульгарной».
Занимательно другое: на чем же, собственно говоря, стоит «рыцаремания», которую демонстрирует автор?
На чем зиждется нелепая и слепая вера в то, что кое-как трюхавшиеся на больных лошадях дядьки Средневековья были красивыми вершителями истории?
На чем основано пренебрежение реальными — и сверхкрасноречивыми первоисточниками вроде труда короля-рыцаря Дона Дуарте, самим фактом появления своей книги и ее оглушительной славой доказавшего, что никакого искусства верховой езды Средневековье не знало — и главной задачей взгромоздившегося на спину лошади «рыцаря» было вульгарно — не «упасть сразу»?
Почему в тысячный раз повторяется и тиражируется бред о том, что чисто декоративные, строго манежные фигуры Высокой Школы, отработанные и канонизированные только в XVII столетии (вроде курбета или каприоли), — имеют некое древнее «боевое происхождение»?
Почему в оценке кавалеризма и военной роли лошади полностью игнорируются данные ветеринарии и иппологии, однозначно доказывающие, что практически вся «историческая» роль лошади в средневековых войнах глупо и неумело придумана?
Почему в очередной раз замалчивается то совершенство средств уничтожения вражеских лошадей, которое отработано человечеством еще со времен Рима? Перечень этих средств огромен — это и специальные «лошадебойные» наконечники стрел,[17] «эспины», мгновенно делающие инвалидом любую лошадь, ловушки в виде врытых в землю пустых глиняных горшков, огненные эффекты, эффективные «пугалки», яды и т. д. и т. п.[18]
Вот здесь мы возвращаемся в начало нашей рецензии, т. е. к уникальности книги С. П. Жаркова.
Дело в том, что именно она, по совокупности обстоятельств, — может служить превосходным «трупным материалом», как говорят анатомы.
Иными словами — она прекрасный объект для литературной препарации. В ней все видно и понятно, хорошо пластуются слои предрассудков и незнаний, легко, одним движением виртуального скальпеля — отделяются друг от друга глупости и нелепости.
Сняв шкурку цветной обложки, первый и самый мощный «мышечный пласт», который мы увидим в этом материале, — это простая серость, в которой лично расписался автор своим «латинским экзерсисом».
«Серость» в прекрасном состоянии, она пафосна и многословна.
Понятно, что «рыцаремания», помимо романтизма, отчасти питается невозможностью работать с реальными историческими первоисточниками и основана лишь на повторениях чужих глупостей.
В действительности, как явствует из текстов, из общего смысла книги и из списка использованной литературы, — и нашему автору недоступны и неизвестны те первоисточники, которые вынудили бы его отказаться от милой роли простого попугая.
(Мы, правда, помним, что это попугайство имеет и более глубокие, сердечные причины и при разборе будем предельно деликатны, понимая, что имеем дело с «чувствами» и что несколько освеженный банею автор гарантированно сейчас читает эти строки, до слез умиляясь дружелюбию и такту рецензента.)
Итак, первый пласт (обыкновенная серость) снят — и под ним, в нашем препарационном материале мы видим еще более любопытные детали, сразу и безошибочно объясняющие главную причину «рыцаремании».
Это — полное, катастрофическое отсутствие каких-либо знаний или представлений о лошади.
Впрочем, подозревая об этой своей особенности, Сергей Полуэктович так хитро строит текст, что главное действующее лицо т. н. конницы, то есть непосредственно лошадь — практически и не упоминается.
Создается приятное ощущение, что рыцари, в основном, катались друг на друге. Но до конца придерживаться этой хитроумной тактики автору не удается, и в главе четвертой он вынужден обнажить истинные свои представления и познания в этом вопросе.
Именно эти фрагменты и есть ключ и ко всей книге, и к разгадке великой любви автора.
Итак, извините, цитата:
«Основной особенностью европейского рыцарского коня
Восхитительный бред. Сплошное очарование. Невероятная глубина знаний.
Но, к сожалению, отсутствует понимание и знание такой простейшей вещи, что конь и жеребец — это диаметрально противоположные понятия.
«Конь» — это мерин, кастрат, существо, подвергшееся удалению тестикулов для радикального изменения его характера, которые возникают в результате наступившей «бесполости».
Синонимация понятий «жеребец» и «конь» равняется уравнению терминов «кастрат» и «производитель» и позволяет понять, что в некоторых случаях, бывает, автору, действительно уже незачем любить кого-либо, кроме загадочного Карла Куницина, скончавшегося почти четырнадцать столетий назад (от Карл Martellus). Впрочем, это настолько общее место, что упоминать об этом даже как-то и неудобно.
Впрочем, С. П. Жаркову это неизвестно, как неизвестно, что у лошадей нет полового диморфизма, то есть кобылы (по-жарковски — «лошади») не только не «меньше» параметрально, чем жеребцы или мерины, а порой значительно превосходят их в размере.
К примеру, самый крупный представитель такой известной породы, как брабансоны, — именно кобыла Вильма де Бос, имевшая рост в холке 188 сантиметров.
В прочих породах та же картина.
«Меньшая возбудимость» жеребца по сравнению с «лошадью» — это просто из области химически
