Турецкий молча выполнил просьбу. Наташа глотнула коньяку и продолжила:
— Вы знаете, что такое благотворительность? Это когда сытый, румяный дядя или тетя выезжает на «мерседесе» делать добрые дела. Он ездит по городу целый день и жертвует некоторые средства на сирот, бомжей, больных туберкулезом, чесоткой или СПИДом. И потом весь год он трубит о своей добродетельности, обдирая тех же сирот, бомжей и больных. А Марина кормила меня целый год! Год, а не день! Со своей, тоже очень небольшой зарплаты. И об этом не знал никто. Ни одна живая душа. Даже ее муж, которого она очень любила. Она меня тогда спасла. От депрессии, от голода, от нежелания жить. А потом у Маринки умер муж. Она осталась одна с двумя детьми. Мальчик и еще мальчик. Она тогда высохла вся за один месяц. Мы боялись, что она уйдет вслед за своим Сережей. Такая это была любовь. Но дети держат на земле сильнее всяких любовей. Марина удержалась. И жизнь продолжалась. Вы ешьте, Турецкий, ешьте и слушайте. Я ужасно за нее переживала, ужасно! Но что же можно было сделать? Сережу ей не вернуть. И вот спустя некоторое время оказывается, что у старшего сына, Мити, который поступил в какой- то суперлицей, образовался совершенно замечательный педагог по математике — Юрий Максимович. Холост. Носится со своими ребятами, как наседка. И особенно отличает Митю, Марининого сына. Он приходит к ним в дом, занимается с Митей своей долбаной математикой... Обедает, приносит с собой коньяк или мартини... Все это рассказывает мне Марина. И я вижу, что ее погасшие глаза загораются, как только она начинает говорить об учителе своего сына. Товарищ Турецкий, знаете, что это такое?
— Что? — встрепенулся Александр.
— Это любовь крыльями машет. Марина сама себе не отдавала отчета в том, что влюблена. Да они все — и Митя, и Санечка — все были влюблены в Макси- мыча. До потери пульса. А я еще и подзуживала ее: давай, Марина, действуй! Поощряй, наступай! Ура!! Гол!!
— Не понял?
— Не понял? Ну и зря... Короче говоря, однажды, а именно в июле того самого девяносто девятого года, Митя и его педагог, Юрий Максимович, приходят к нам в Эрмитаж. В мой кабинет, который я тогда делила с Мариной. Вообще-то у экскурсоводов свои помещения. Но... Ремонт, отпуска, летняя вольница. Короче, Марина временно переехала в мой кабинет. И вот они приходят — Митя и Юрий Максимович. И я вижу, как загораются глаза Мариши. Как влюбленно смотрит на своего учителя Митя. И Марина просит меня показать высокому гостю картины, которые хранятся в запасниках. А я не могу отказать Марине ни в чем по определению, понимаете? И я их туда запускаю. Всех троих. Хотя это почти должностное преступление. И как водится, тут же в дверь моего кабинета стучит непосредственное начальство в лице Виталия Ярославовича, с которым вы имели честь познакомиться пару дней тому назад. Паника, переполох. Только Юрий Максимович не теряет присутствия духа. Он повелевает — именно так, повелевает! — закрыть их всех в запаснике, как будто их и нет. Я, представьте, подчиняюсь. Что вообще-то мне не свойственно. Начальство, побухтев для порядку, уходит. Троица на свободе. Марина бежит к Ярославичу, ибо именно ее он и разыскивал, а я провожаю гостей до выхода. М-да-а. Наливайте. Прозит! — женщина подняла бокал.
Она казалась совершенно трезвой. Только серые глаза горели сумасшедшим огнем.
— И вот какая интересная деталь. Когда они пришли к нам, Митька держал на плече большую спортивную сумку. Знаете, черные такие, из брезента, что ли. Я же реставратор, я обращаю внимание на форму. Когда они к нам пришли, эта сумка болталась на Митькином плече, как подушка с мягкими углами. А когда уходили — она, эта сумка, приобрела несколько другие формы, с четко очерченными углами. И висела она на плече его учителя, Юрия Максимовича.
— Почему же вы их выпустили? Не обыскали сумку?
— Я сама никогда никого не обыскивала, вы, должно быть, не поняли, кем я работала, — надменно произнесла Наташа. — А почему я не дала указания проверить их при выходе? Как вы себе это представляете? Я прошу охрану проверить сумку сына моей подруги? Как же я могла думать что-либо дурное о Маринином божестве? И углы эти острые у сумки, они потом мне вспомнились, когда я стала осматривать хранилище перед проверкой. И я увидела, что полотен нет.
— А что Марина?
— Марины не было в городе. Она с сыновьями уехала в Крым. Все произошло очень быстро и очень непоправимо — эта проверка внеплановая и все остальное...
— И вы никогда ничего Марине так и не сказали?
— Нет, у нас был разговор. Где-то в октябре того же года. Мы с мужем уже собирались переезжать. Марина приехала ко мне в гости. Я все ей рассказала. Но она не захотела верить. Она предпочла потерять меня, а не Новгородского.
— Но у Новгородского другое имя: Георгий Максимилианович.
— Возможно. Но это он! Я же знала его фамилию от Марины. И потом, когда он появился в Москве как депутат, я, конечно, следила за его судьбой. Мне была интересна судьба человека, который переехал мою жизнь. Я видела его в теледебатах. Я знала из рекламных телевизионных роликов, что он женат и имеет сына, примерно того же возраста, что и Митя. Но его жена — не Марина, а сын — не Митя.
— А вы общались с Мариной после этой истории? Прошло три года...
— Нет. Наш разговор на моей кухне еще в Питере, когда я изобличила Новгородского, этот разговор был последним. Потом мы с мужем переехали сюда, и все. Началась другая жизнь и другие песни. И, знаете, что ни делается, все к лучшему. Здесь, знаете ли, очень хорошо. Тихо, люди хорошие, нельзя делать подлостей исподтишка: все у всех на виду. «Коль пришлось тебе в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря...» Здесь, правда, моря нет, но река замечательная. У нас здесь появились настоящие друзья. И на работе меня ценят. И Глебова тоже. Я цветоводством увлеклась. Нет, все замечательно! Я раньше думала, что без Питера жить не смогу. А теперь... Позови меня кто обратно — не вернусь.
Она помолчала, раскурив бог знает какую по счету сигарету, и произнесла:
— Я ни разу не говорила с Мариной с тех пор, как уехала. Но пишу ей открытки на каждый праздник. Пишу: «Приезжай, Оленина! Устроим охоту на оленей!» Помните, фильм такой американский? Чудный фильм, с Мерил Стрип и Робертом де Ниро...
— И что она отвечает?
— Ни-че-го! Марина, знаете ли, человек очень цельный и даже прямолинейный. Маленький самурай. Поскольку я выступила против ее божества, значит, я не с ней. И значит, меня больше нет в ее жизни, так я думаю.
— Она могла убить Новгородского? — мирно спросил Турецкий, покусывая веточку петрушки.
— Она? Новгородского? Да вы что? Скорее Луна упала бы на Землю. Марина о-бо-жа-ла его, понимаете? Ах, я вижу, вы ничего не поняли из моего рассказа, ни-че-го-шень-ки, — грустно заключила Глебова.
В этот момент над ними навис высокий полный мужчина.
— А! Вот и Глебов! Я знала, что он не бросит меня в трудную минуту! Знакомься, Глебов, это прокурор! Или прокуратор? Я уже запуталась. Он приехал за мной! Возможно, меня даже посадят! — похвасталась Наташа.
— Идем домой, девочка! — ласково проговорил мужчина, игнорируя Турецкого, как предмет мебели.
— Позвольте представиться, — начал было Александр.
— Завтра представишься, — грубо оборвал его Наташин муж. — Хватит женщине нервы трепать. Она и так жизнь свою сломала. Ты где остановился?
— Здесь, в гостинице. Вы только не ругайте жену. Это я сам ее сюда пригласил. Можно было, конечно, и на работе поговорить...
— Да кто ты такой, чтобы ее передо мной защищать? — великан склонился к Турецкому. — Я сам за нее каждого... Знаешь, почему она с тобой сюда пришла, а не осталась на работе поговорить? Потому что она с тех самых пор, о которых вы беседуете, никогда одна в рабочих помещениях не остается. Чтобы разговоров не было, понял? Будут еще вопросы, звони мне, понял?
Мужчина положил на стол визитку, поднял жену, как пушинку, и почти вынес ее из зала. Турецкий остался один. Люди за соседними столиками веселились, обсуждали предстоящие новогодние праздники,
