Главное — он дал путевку в жизнь обоим нашим мальчикам. Оказался подле нас в самые трудные годы, когда мы жили из последних сил, задавленные горем, не в силах примириться с тем, что потеряли тебя. Теперь, Сереженька, мы сильные и смелые! И ничто нам не страшно! И все нам по плечу! Я знаю, что ты рад за нас и гордишься своими сыновьями. А может быть, немножечко и мною.
Я сегодня нахально прогуливаю работу: хочу приготовить ребятам по-настоящему праздничный ужин. Наказала Митьке, чтобы он пригласил в гости всех, кого захочет. Так что, может быть, у нас сегодня будет куча народу. А может, наоборот: сам усвистит куда-нибудь... Ничего не поделаешь, он уже взрослый и не держать же его век подле своей юбки. Я стараюсь не быть наседкой, не опекать его излишне, не превращать в маменькиного сынка. Он хоть и грубоват, но очень меня любит и не хочет огорчать. Я это всегда чувствую. Санька — он другой. Более независимый и внутренне самостоятельный. Знаешь, я уже подумываю о старости. И думаю, что хотела бы жить на склоне лет (как пишут в романах), так вот, хотела бы жить на этом самом «склоне» вместе с Митькой. И нянчить его детей. Я была бы хорошей свекровью и бабушкой. Ты смеешься? Тебе трудно представить меня бабушкой? А что? Еще лет пять-шесть... Конечно, он может преподнести сюрприз и раньше. Главное, быть на стороне своих детей, не предавать их ни при каких обстоятельствах, правда?..
Заканчивалась вторая пара. Митя сидел на задних рядах аудитории рядом с Володей Иволгиным, бывшим одноклассником, а теперь одногруппником. В одной группе с Митей оказались еще несколько ребят. В общем, не нужно обживаться заново — знакомые все лица! Митька находился не просто в прекрасном настроении, в эйфории — кошмар последнего года кончился. Новгородский навсегда уехал из города, и, значит, можно забыть все, как дикий сон, который не имеет никакого отношения к реальной жизни. Можно начать жить заново — среди друзей и приятелей. Старых и новых знакомых. Можно не бояться вторников и пятниц, можно как прежде, легко и просто, разговаривать с мамой, не опасаясь выдать себя и навредить ей.
Потому что картины, пропавшие из Эрмитажа,
действительно висели на стенах квартиры Новгородского. И угроза посадить его мать, если Митя будет «дурить», не была пустой угрозой. Митя знал, как злобен, опасен и безжалостен его учитель.
Все, забыть об этом! Никогда не вспоминать! Ничего этого не было!
Впереди него сидела девочка из их группы — очень красивая и, как вначале показалось Мите, очень неприступная — Надежда Абрамцева. Худенькая, с огромными зелеными глазами и пепельными волосами, разбросанными по плечам. Признаться, он никак не ожидал увидеть на своем «заумном» факультете такую красоту. Вокруг нее, конечно, тут же закрутился вихрь поклонников. А она обратила внимание на него, Митю. На лекциях садилась поблизости, обычно на ряд впереди. Наверное, для того, чтобы он мог видеть ее пепельную гривку. И то и дело оборачивалась со всякими вопросиками.
Вот и сейчас она обернулась, вскинула на Митю зеленые глазищи:
— Оленин, ты на вечер сегодня пойдешь?
— А ты? — При взгляде на эту девушку лицо Мити немедленно расплывалось в улыбке.
— А как же? Посвящение в студенты все-таки! А потом будет классная дискотека! Пойдешь?
— Пойду.
Надя небрежно кивнула: дескать, кто бы сомневался? Конечно, пойдешь, раз там буду я!
— Есть ужасно хочется! Пойдем в перерыве в столовку?
— Пойдем! — эхом откликнулся Митя.
Девушка еще раз сверкнула глазами и отвернулась.
Володька сунул Мите тетрадный листок, на котором было написано: «Она в тебя втюрилась! Действуй на опережение!»
Оленин фыркнул и написал в ответ: «Тебе показалось!» Но в груди разливалось что-то незнакомое, какое-то неизведанное волнение. Даже дыхание перехватывало.
Чтобы успокоиться, Оленин пытался записывать за гнусавым, нудным лектором что-то из курса общей химии.
В перерыве Надя, подхватив рюкзачок, нетерпеливо притоптывая ножкой, дождалась, когда Митя выберется из середины ряда.
— Ты не воображай себе! Я просто одна идти не хочу. А то привязываются сразу всякие!
— Я и не воображаю, — огорчился Митя.
И, увидев его расстроенное лицо, Надя рассмеялась:
— Какой ты смешной, Оленин. И симпатичный. Ну, идем!
Они вышли во двор. Перерыв — целый час. Столовая — в соседнем корпусе. Можно не торопиться. Невдалеке, на одной из скамеек, которые были разбросаны по всей территории и всегда заняты студентами, Митя увидел одноклассников: Голубева и Митрохину, которые поступили на платное отделение. Рядом с ними сидел Алеша Семенов. Тот самый, с которым у Мити был конфликт в походе. Максимыч говорил, что Семенов вылетел из универа. Значит, тоже теперь на платном. Вместе с Ромкой и Настей. Троица курила.
Настя увидела Митю с девушкой, мгновенно оценивающе осмотрела Надю и, презрительно скривив губы, шепнула что-то на ухо Семенову. Тот, широко улыбаясь, махнул рукой:
— Оленин, привет. Подходи, покурим!
— Надь, это мои одноклассники. И еще парень — мы вместе в поход ходили. Подойдем? А то неудобно.
Надя недовольно тряхнула челкой.
— Нет, я их не знаю, чего мне с ними? Ладно, я пойду очередь займу. Подходи, если успеешь, может быть, пропущу тебя, — голосом капризной, но снисходительной красавицы проговорила она и, подняв головку, направилась к столовой.
Едва Митя приблизился к ребятам, Семенов громко, так, чтобы услышали все, кто находился в это время на соседних лавочках, произнес:
— Ну, здорово, Оленин! Привет педерастам! Что, любовник твой в Москву перебрался? Кто ж тебя теперь защищать будет? И вообще, ты чего это с красивыми девчонками ходишь? Голову им морочишь?
Митя окаменел. Краем глаза он увидел, как дернулась спиной Надя, уже миновавшая компанию. Она не обернулась, лишь замедлила шаг.
— А может, любовничек-то нашему Оленину в столице местечко готовит? — хохотнул Голубев. — А что? Говорят, у них там «страна голубых».
Семенов говорил что-то еще. Митя не слушал слов, вернее, уже не понимал их значения. Он слышал только бесконечно повторяющееся «педераст» и мгновенно установившуюся вокруг них абсолютную тишину. Казалось, даже птицы перестали петь. Все взоры были обращены на него, Митю Оленина. Еще он запомнил злорадный, мстительный взгляд Митрохиной.
Он не помнил, как отошел от них, не помнил, что он делал до вечера. Просто бродил по аллеям парка, в котором расположились институтские корпуса. Он выкурил пачку сигарет и выпил «маленькую» водки. И ничуть не опьянел. И решил пойти на вечернее «посвящение в студенты». Потому что, если не пойти, можно вообще больше здесь не появляться. Нужно сделать вид, что все это — глупая болтовня, чушь, на которую не стоит реагировать.
...Но едва он вошел в зал, где уже было тесно от огромного количества подвыпившей молодежи, за ним пополз шепоток, который становился все громче:
— Смотрите, это гомик!
— Кто? Где?
— Вот тот? Блондинчик?
— Откуда он? С какого факультета?
— Ого, там есть педики? Как интересно!
— Он там один такой. Голубой-голубой.
— Девчонки, это Оленин, он гей!
— Парни, держитесь подальше от Оленина! А то начнет приставать!
— «Голубым» везде у нас дорога!..
Он шел, как сквозь строй, постоянно видя в поле зрения ухмыляющуюся физиономию Семенова, слыша его голос:
