кровей. — Перехватив удивленный взгляд Лобанова, он поспешно поправился: — Я имел в виду твою кровь. Про мою не стоит и говорить.
— Это точно, — усмехнулся Лобанов.
Лева сделал вид, что не заметил этой усмешки. Его отец двадцать лет проработал бухгалтером на трикотажном-предприятии. Причина увольнения звучала туманно, но злые языки поговаривали, что отец Левы — Иосиф Александрович Шаховской не поделил с директором предприятия левую прибыль. Дело удалось замять, но должности Шаховской-старший лишился.
— Н-да… — продолжил Лобанов, пуская сизые облачка дыма. — Вот Мотьке Кожухову есть где разгуляться. У него папик до пенсии был замдекана. Везет же людям! — Алексей прищурился и выпустил колечко дыма. — А у моего образование — три класса и коридоры, — добавил он.
— У моего на пару коридоров больше, но это ничего не меняет, — холодно заметил Лева. Он отвернулся от приятеля и, близоруко сощурившись, посмотрел вдаль.
— Красивый город, — выдохнул Лева.
— Да, — согласился Алексей, — большой.
— И большие дела можно делать, — добавил Лева.
Алексей посмотрел на Шаховского. Взгляд того был задумчивым.
— Что ты имеешь в виду? — тихо спросил Алексей.
— В принципе для успешной карьеры нам нужно немногое, — спокойно ответил Лева. — Держаться друг за друга. Как масоны, помнишь? Когда человек один — ему приходится туго. А вот если он член какой- нибудь организации… — Лева замолчал и заговорщицки улыбнулся: — Понимаешь, о чем я?
— Про партию, что ли? — так же тихо произнес Алексей.
Лева чуть заметно качнул головой.
— Партию, конечно, тоже не стоит сбрасывать со счетов. Но я тебе о другом толкую. Представь себе организацию молодых интеллектуалов. Типа пушкинских лицеистов, помнишь? Один пробился наверх — потянул за собой другого, а тот — третьего. Этаким путем мы такую кашу заварим, в такие сферы проберемся, что держись!
— Что-то вроде ордена? — приподнял брови Лобанов.
— Скорее — братства.
Алексей посмотрел на приятеля, стараясь понять, не шутит ли тот. Но Шаховской, похоже, и не думал шутить.
— Интересная идея, — заметил Лобанов. — Но с чего-то нужно начать. С чего?
— Все просто, — ответил Лева. И, понизив голос, добавил: — «Университетский проспект».
— Черт… — Лобанов стряхнул пепел на асфальт. — А ведь и правда. Честно говоря, мне и самому приходило в голову что-то подобное, но, признаюсь, Лева, ты соображаешь гораздо быстрее меня.
— Не соображаю, а формулирую.
— Пусть так, — согласился Лобанов.
— У тебя в строительном отряде двенадцать человек, — продолжил Лева. — Ребята неглупые, и все с разных факультетов. Обзвони их, договорись о встрече. Только не со всеми сразу. А то не братство, а базар какой-то получится.
— Это можно. — Лобанов одобрительно улыбнулся и хлопнул приятеля по плечу. — Сегодня же этим и займусь. Ты сам-то вступишь?
Шаховской пристально, нё мигая посмотрел в глаза Алексею:
— А ты что, уже почувствовал себя вожаком? — тихо спросил он.
— А почему бы и нет? — улыбнулся Лобанов.-
Кадры решают все. А кадры — в моих руках.
Лева хмыкнул, затем отвернулся от приятеля и вновь уставился вдаль, словно созерцал призрачную, но вполне достижимую перспективу, которую сулило им это дело.
— Ладно, председатель, — негромко произнес он, — записывай меня в свой колхоз.
Лобанов снова хлопнул Леву по плечу и дружелюбно рассмеялся.
2
Собрались вечером в тихой квартирке студента-филолога Матвея Кожухова. Родители Матвея уехали на выходные к бабушке, в Питер. Младшую сестренку Матвея они прихватили с собой, а сам Мотя (так его иронично называли друзья) остался дома, сославшись на подготовку к контрольной.
Вечер был по-летнему теплый. Окно было широко распахнуто, и где-то за окном стрекотал сверчок.
Матвей, раскрасневшийся, возбужденный (стакан портвейна не прошел для него даром), ударил ладонью по столу и горячо воскликнул:
— Что со страной делают, а! Мандельштама приходится читать из-под полы, как будто он был преступником! Куда это годится?
— Тише, Мотя, тише, — урезонил своего младшего товарища Лева Шаховской. Он сидел за столом и поглядывал на приятелей исподлобья небольшими черными глазами. Он тоже пил портвейн, но взгляд его был абсолютно трезвым. — Не в стихах дело, — так же негромко продолжил Лева. — Хотя, конечно, человек в демократической стране волен читать то, что ему хочется.
— Об этом я и говорю! — с прежней горячностью воскликнул Кожухов. — Надо все менять! Все!
В углу комнаты раздалось тихое, недовольное покашливание. Матвей, Лева, Алексей и еще трое ребят, как по команде, повернули головы в сторону этого покашливания.
— Что? — быстро спросил Матвей упитанного парня, сидящего в кресле-качалке. — Ты не согласен, Тони?
Антон Кусков (для друзей — просто Тони) улыбнулся плоскими губами. Улыбка у него была нагловатой и насмешливой, словно он давно уже разгадал все тайны мироздания, но сообщать о них другим людям не считал нужным.
— Я не разделяю твоей точки зрения в том, что касается конкретных вещей, но я согласен с нею в целом, — изрек Тони. — Советскому Союзу здорово досталось. Ленин перестал быть вождем, он превратился в картинку на червонце. Ленинский принцип движения оброс болотной тиной.
— Красиво говоришь, Тони! — заметил на это Лобанов. — Тебе бы на митингах выступать.
— А он и выступает, — со всегдашней своей горячностью пояснил Матвей. — Тони — комсорг нашего факультета.
— Для комсорга твои мысли слишком радикальны, — тихо проговорил Лева Шаховской. И добавил после паузы: — Смотри, как бы тебя не заложили. В органах полно стукачей.
Плоские губы Тони раздвинулись в улыбке.
— Стукачи есть в любом обществе, даже в тайном, — сказал он.
— Ты думаешь, фарцовщики для нас лучше стукачей? — спросил его Лева Шаховской.
— Я считаю, что все это пустая затея. Нас вычислят через две, максимум, через три недели. По этапу мы, конечно, не пойдем, времена не те, но по жопе от деканата получим. И это в лучшем случае.
— Ребята! — горячо вмешался в разговор нетрезвый Матвей Кожухов. — Не надо ссориться! Мы все разные, но у всех нас одна цель — помочь стране и помочь друг другу!
— Я знаю множество людей, для которых это две разные цели, — заметил Антон Кусков. — Причем абсолютно не соприкасающиеся друг с другом.
— Поэтому я и пригласил сюда только избранных, — сурово сказал Лобанов.
И тут заговорил невысокий худощавый паренек, сидевший на подоконнике с дымящейся сигареткой в тонких, длинных пальцах. Звали его Гоша Полянин.
— А вам не кажется, друзья, что в ваших словах слишком много пафоса? — спросил Гоша. — Ленин перестал быть вождем! Мандельштама не издают! Думаете, на Западе все так уж хорошо?
— Прикрой окно, — быстро приказал ему Лобанов. — Если кто-нибудь услышит, о чем мы здесь
