— Понимаю, друг. У меня самого такое было в жизни, и не раз. Иногда как посмотришь, что вокруг делается, так и жить не хочется. Но нужно быть крепким и сильным. Не ради себя, а ради… — Тут Марат осекся, словно одумался.
— Слушай, — сказал Сулейман, — а как там наше… дело? Наше общее дело!
— Дело? Хорошо дело. А ты почему интересуешься?
Сулейман посмотрел на Поремского, сидящего рядом — тот молча кивнул.
— Да как тебе сказать… В последнее время я много думал, Марат. Думал о том, что ты мне говорил, о том, что мы обсуждали на наших встречах… Тогда я умом понимал, а сердцем не очень. Знаешь ведь, как это бывает? Тогда я, кроме футбола, вообще почти ни о чем не думал. А после той травмы… Знаешь, теперь я даже рад, что ушел из большого спорта. У меня появилось много времени, чтобы думать.
— О чем, друг?
— О том, как мы живем. Здесь, в Москве, все это чувствуется по-другому.
— А что в Москве? Плохая жизнь?
— Кому как. Если ты кяфир — то здесь тебе раздолье. А если нет, то… то полная мерзость. Таких, как мы, здесь бьют на улицах. Отца моего избили до полусмерти, и ни одна свинья не помогла.
— Да ты что! Сулеймана Фархатовича избили?
— Да, Марат, сильно избили. Ему здесь тоже несладко живется. Мы ведь теперь живем в Москве. Из Казани мне пришлось уехать. Из-за того дела… с разбоем.
— Н-да, понимаю. Значит, ты в Москве… — Голос Марата стал задумчивым. — А ты там официально живешь?
— Да, вполне. Мы с отцом продали квартиру в Казани и купили здесь.
— Интересно… Значит, Москва тебе не очень?
Сулейман замялся:
— Как тебе сказать, чтобы ты понял, Марат…
— Скажи как есть.
Сулейман тяжело вздохнул и хрипло ответил:
— Тяжело здесь, Марат. Раньше было бы легко. А теперь… Про отца я уже и не говорю. Вокруг одна грязь. Мы с ним часто об этом говорим. Больше-то мне здесь об этом поговорить не с кем. Вы далеко, а других друзей у меня нет.
Похоже, Марата тронули слова Сулеймана. Голос его стал по-отечески мягким и добрым:
— Так чего же ты раньше не позвонил, друг?
— Не знаю, — пожал плечами Сулейман. — Наверное, тогда я еще не был к этому готов.
Марат сделал паузу. Потом спросил:
— А сейчас готов?
— Да, Марат, готов. На все готов. Здорово мне вас всех не хватает. И вас, и ваших слов. Маюсь я, Марат.
Не знаю, что мне делать. А делать хочется. Понимаешь, о чем я говорю?
В телефоне снова повисла паузу. Затем Марат медленно произнес:
— Понимаю…
Они немного помолчали.
— Так что мне делать, Марат? — спросил Сулейман грустным, тоскливым голосом. — С кем мне поговорить?
— Ничего не делай, друг, — мягко ответил Марат. — Это хорошо, что ты помнишь старых друзей. Мы тоже о тебе часто вспоминали. Недавно я встречался с учителем… Ты помнишь учителя?
— Конечно!
— Он спрашивал о тебе. Он тебя помнит. Он назвал тебя «воином с горящим взглядом». И Диля называет тебя так же. Она часто говорит мне, что у тебя много сил, но ты не знаешь, к чему их применить. Жалеет, что ты так рано уехал, в самом начале пути.
— Теперь знаю, Марат. Знаю, к чему мне их применить. Мои силы принадлежат тому, кто прислал меня на эту землю. И цель свою я тоже знаю. Не знаю только средств и способов. Плохо быть одному, Марат, очень плохо…
— Ты не один. Запомни это, друг мой. — Марат немного помолчал, словно решаясь на что-то, потом сказал: — Ты можешь сказать мне свой адрес в Москве?
— Да, конечно. — Сулейман назвал.
— Хорошо, — ответил Марат. —
Сулейман попрощался и положил трубку на рычаг.
— Ну как? — спросил он, повернувшись к Поремскому.
— Это ты мне скажи — как? — ответил Поремский. — Ты считаешь, он поверил?
— Да вроде поверил. По крайней мере, говорил, как всегда — горячо и яростно, как на проповеди. Вы же слышали все. Особенно про то, что нужно быть сильным и крепким, чтобы служить Аллаху. — Сулейман пожал плечами. — Мне показалось, что и я был убедительным. А вот получилось или нет — скоро мы об этом узнаем.
Поремский повернулся к Виктору Солонину, до сих пор молчаливо сидевшему в кресле и с задумчивым видом теребившему нижнюю губу, и спросил:
— Ну а ты что думаешь? — За эти дни они успели перейти на «ты». — Клюнули наши немецкие пташки или нет?
— Думаю, что да, — сказал Солонин. — Так или иначе, но с сегодняшнего дня, Сулейман, твоя жизнь превращается в приключенческий роман. Ты больше не будешь выходить с нами на связь сам.
— Почему?
— Потому что, прежде чем войти с тобой в контакт, они наверняка установят наблюдение. Никаких звонков нам по обычному телефону. Сотовый у тебя есть?
— Да, — Сулейман хлопнул себя по карману. — Вот он.
— По нему нам тоже не звони.
Виктор открыл портфель, вынул из него маленький серебристый мобильник и протянул Сулейману.
— Держи с нами связь только по этому телефону. На нем установлена специальная защита против радиоперехвата. Но звони, лишь когда абсолютно уверен, что ты один и никто тебя не видит. Если вдруг к тебе на улице, например, обратится незнакомый человек — не выказывай удивления, веди себя естественно. Да, и еще… Раз уж мы начали этот разговор. Запомни пару важных правил. Никогда и ни с кем не откровенничай. Если кто-то попробует вступить с тобой в доверительную беседу — больше слушай, чем говори. О себе сообщай скупо и неохотно — выдавай информацию по крохам. Особенно это касается твоих религиозных воззрений. Слишком ретивые «слуги Аллаха» вызывают подозрение.
Сулейман усмехнулся, но промолчал.
— Молодец, — одобрил Виктор. — Вот так себя и веди. Но слишком много тоже не молчи. Высказывайся хотя бы изредка, парой-тройкой реплик. Молчаливых людей не любят: раз человек молчит, значит, себе на уме. А это тоже подозрительно.
— Ладно, Виктор, я все понял.
Солонин пристально посмотрел на Сулеймана.
— Ты разговариваешь во сне? — спросил он вдруг.
Сулейман подумал и пожал плечами:
— Не знаю. Наверное, бывает иногда.
— Укладываясь в постель, выброси из головы все проблемы. Вспомни что-нибудь хорошее и приятное. Маму, море, детство. Вспомни и прокручивай воспоминание в голове вплоть до мельчайших деталей пейзажа и голосов близких людей. С тем и уснешь. Тогда тебе и ночная спонтанная болтовня не будет страшна.
— Хорошо, я попробую.
— И не думай о своих новых товарищах по оружию как о противниках, — продолжил поучать Солонин. — Это сразу заметно. Они твои новые друзья. Даже больше — братья! Понял?
