Вся операция не заняла и десяти минут, настолько ловко и оперативно сработали омоновцы и их помощники. Площадь была полностью очищена, а те, кто случайно оказались невольными свидетелями происходящего, постарались поскорее покинуть опасное место.
Одна подслеповатая бабуля, едва не оказавшаяся в зоне действий доблестного ОМОНа, с осуждением пробормотала:
— Ишь как они ноне распоясались, энти фулюганы- бандиты! Вовсе проходу от них нет... — и, качая седой головой и постукивая палочкой, побрела себе дальше.
Другие же прохожие, видя, как, развернувшись один за другим, набитые людьми автомобили умчались с площади, с облегчением подумали, что все, слава богу, кончилось и опасность для них миновала. Это они так решили, даже не предполагая, как на самом деле не правы, ибо все только начиналось и последствия дальнейших действий никто в городе предвидеть не мог...
Инспекция безопасности дорожного движения получила прямое указание начальника РУВД останавливать и производить досмотр всех без исключения автомобилей, в первую очередь крутых иномарок, и в случае малейших подозрений задерживать транспортные средства, а их владельцев без всяких разговоров доставлять в отделения милиции, где, не стесняясь в средствах, проводить дознание. Цель вышеуказанных действий — предотвращение возможных противоправных выступлений на стороне оппозиции, добивающейся, по всей видимости, введения в городе и районе чрезвычайного положения.
В тех же ситуациях, когда подозрения сотрудников инспекции БДД не найдут видимого подтверждения преступных намерений, но владелец автосредства готов к сотрудничеству с правоохранительными органами, ограничиваться денежными штрафами.
Указание это было, естественно, негласным и нигде не зафиксированным в качестве официального приказа, но оно развязывало руки гаишникам, предлагая им действовать решительно, хотя в определенной степени и на свой страх и риск. Ну а уж эти психологические тонкости никогда не связывали рук дорожным инспекторам. И в тот же день крупным штрафам подверглись несколько десятков богатеньких автовладельцев — чаще без объяснения конкретных причин, поскольку уже успел прокатиться по городу слух, что инспекция свирепствует и легче отделаться штрафом-взяткой, нежели вызывать на свою голову самые нежелательные последствия.
Но не все водители сразу поняли тонкий замысел милицейского руководства и пробовали протестовать, качать права, ссылаясь на не нужные никому законы и правила дорожного движения. Таких, шибко строптивых, быстро успокаивали. А в тесных камерах районного следственного изолятора, плотно набитых задержанными возмутителями общественного спокойствия, от появления новых постояльцев свободнее не становилось. И если еще учесть, что многие из тех, кто сюда попал не по своей воле, нуждались в медицинской помощи, которую им никто не собирался оказывать, несмотря на их совершенно бесполезные, кстати, протесты, то положение у людей вполне можно было назвать аховым. Всю надежду они теперь возлагали только на тех своих друзей и родственников, которые остались на свободе. Однако и весточку послать на волю не было реальной возможности, и свежие свидетельства новых задержанных, которых вталкивали в переполненные камеры, указывали на невообразимые бесчинства местной милиции и прибывшего ей для помощи и силовой поддержки областного ОМОНа. Казалось, город захлебнулся от беспредела — не бандитского, который был в общем-то привычным, а от беспредела именно властей, в одночасье ощутивших полную для себя безнаказанность и вседозволенность.
Те из задержанных, кого уводили на допросы, а затем снова возвращали в камеры со следами новых «уговоров» на лицах, были просто в шоке. Они ничего ровным счетом не могли понять, чего от них требовали словно озверевшие от запаха крови милиционеры. Требования их были поистине абсурдными: где храните огнестрельное оружие? Где прячете наркотики? От кого получали и то и другое? Кому продавали? Где деньги, нажитые преступным путем? И так до бесконечности. Вопросы повторялись, варьировались так или иначе, но суть оставалась прежней — сознавайся в преступлении, и хотя неопро вержимых доказательств у следствия пока не имеется, они обязательно появятся, а до тех пор ты будешь париться в ИВС вместе с уголовниками, которым очень нравятся такие вот, как ты, упрямцы. И затем следовали сладострастные рассказы о том, как «синие» поступают с богатенькими буратинами, которые волею судьбы попадают в их тюремные владения. Кровь стыла от подобных историй, но милиционеры, похоже, искренне наслаждались произведенным эффектом и продолжали живописать жанровые картинки, перемежая их моментами физического воздействия на допрашиваемых.
Ну а потом их приволакивали обратно в камеры, и те, придя наконец в себя, с ужасом делились своими впечатлениями, казавшимися остальным, не прошедшим еще стадии допросов, кошмарными фантазиями психически больных людей.
В одной из камер, где сидели, ожидая своей привычной участи, захваченные на улицах в предыдущие дни проститутки, находились и больше десятка женщин, которых взяли во время операции по разгону митинга С ними поступали совсем просто.
Их заводили в кабинеты, специально освобожденные для допросов, напялившие на себя маски доблестные сотрудники правоохранительных органов», — возможно, из чувства осторожности, неизвестно ведь, как может обернуться дело в дальнейшем, — и раздевали. А затем, собравшись в круг, обсуждали достоинства и недостатки каждой из своих жертв. Для тех же истязателей, у которых могла вдруг пробудиться совесть либо нечто напоминающее это неведомое им чувство, на подоконниках стояли бутылки водки и стаканы — своего рода моральная анестезия. Там же кучей были свалены пачки пре зервативов, доставленные из ближайшей аптеки.
Между прочим, в аптеках города были зафиксированы в эти дни многочисленные факты оптовых закупок этого ходового товара.
Вдоволь насмеявшись и возбудившись для дела, эти «мужчины» предлагали несчастным женщинам добровольно согласиться испытать свою судьбу прямо вот на этих сдвинутых один к другому письменных столах. Предлагались и возможные варианты.
Отказ не принимался. Истерики обрывались на корню. Сильные, как жеребцы, «бойцы» набрасывались на свои жертвы. Истошные крики насилуемых женщин разносились по всем коридорам изолятора временного содержания. В камерах тоже творилось совершенно невероятное. Возмущенных и протестующих против милицейского произвола задержанных людей били и унижали. Была команда — гасить на корню любые возможные бунты, и она, похоже, исполнялась с особым вдохновением. Господин Гузиков обещал ведь показать им всем кузькину мать, и вот теперь его обещание приводилось в жизнь с истовой, завидной страстью...
А может, она генетически заложена в российского холуя — эта сдерживаемая до поры до времени страшная жажда мести всем, кто на тебя плюет в обычной жизни? Недаром же с давних пор стал сакраментальным, едва ли не важнейшим в жизни вопрос: «Ты меня уважаешь?» «Нет, не уважаю!» — и... понеслось по кочкам...
Женщин меняли — нельзя же было насиловать бесконечно все одних и тех же. Так и до смертоубийства недалеко, а такой команды не было. Вот проучить — это было. И учили. Пока силы оставались, даже проституток и тех употребили, чувствуя уже, что жажда наказания как бы заходит в тупик... Один из уставших ментов, которому, видно, окончательно опротивели и водка, и однообразное насилие, вынес к помойке полведра использованных презервативов, да так и задремал с незастегнутыми брюками на лавочке во дворе ИВС.
День благополучно заканчивался, служивый народ устал, притомился, разбираться с задержанными дальше никому не хотелось, да и потом, куда они все отсюда денутся? Подождут и до завтра, когда появятся новые силы либо последует очередное указание начальства. Исполнители стали разбредаться по домам. А вслед за ними волнами катились страшные рассказы об учиненных ими насилиях в кабинетах следственного изолятора. И вечерний город, казалось, оцепенел от ужаса. Такого здесь еще не происходило.
Улицы опустели, люди заперлись в домах. Город словно вымер. Шедший в здание администрации подполковник Затырин искренне удивлялся этому обстоятельству — ему-то пока никто не докладывал о том, как отличились его молодцы. Но главное — видел он — было достигнуто: в городе установился порядок.
Как человек, который твердо полагает, что он умеет видеть перспективу, Павел Петрович размышлял
