Андреевич.
Они молча смотрели, как подают трап, как спускаются по нему пятеро ребят — совсем молодых, исхудалых, одетых кое-как, в разномастные мятые спортивные костюмы, и почему-то в вязаных шапочках.
Забельский жал руку каждому, обнимал, что-то им говорил. Только потом они попадали в объятия плачущих матерей. Григорий Иванович время от времени отворачивался, чтобы украдкой вытереть глаза.
— Вроде двойников не наблюдается… — недовольно пробурчал Денис. — А жаль… Но видик не выключаем, пусть продолжает записывать. Потом посмотрим…
— Скажи честно, ты будешь продолжать расследование?
— Не забывай: у нас с тобой договор, — ответил сыщик. — И я хотел бы получить по нему причитающиеся мне бабки. Я никогда не отказываюсь, если взялся. Таков мой жизненный принцип. Но я всего лишь сыщик из частного агентства. То есть крот, который копает в темноте. А этим бы лучше заниматься при свете дня и под покровом гласности. Для этого существуете вы, журналисты. В отличие от нас, вы можете воззвать к общественным эмоциям, как это сейчас делает Забельский… Вон посмотри на него! — он кивнул на экран. — Вот как надо в нужное время и в нужном месте пускать скупую мужскую слезу. Учти, сейчас наш герой плачет не столько от сознания собственной неуязвимости, сколько от жалости к нам, бессильным схватить его за руку. Словом, чтобы вывести его на чистую воду, нужно эту воду, в которой он привык ловить рыбку и прятать концы, основательно прочистить. И эта грязная вода — Чечня. Хорошо бы поехать туда и покопаться там, на месте. Но это гиблое дело — проводить расследование по поводу похищения людей там, где они пропадают. Нашей «Глаше», так мы зовем между собой «Глорию», при всех ее неоценимых качествах, это не по силам. И вообще, если Восток — дело тонкое, то Чечня — темное. И ничего не попишешь. В Чечне каждый уважаемый человек, будь то прокурор, министр, судья или мулла, держит в погребе парочку русских рабов или заложников. Это считается хорошим тоном, и по их количеству судят о респектабельности и положении в высшем обществе… Причем расценки там строгие. Один западный журналист или гуманист стоит там двух наших гуманистов, либо пяти офицеров, либо десяти солдат.
— Но я бы мог этого гражданина по фамилии Забельский привлечь к уголовной ответственности за поощрение торговли живым товаром… — мрачно предположил Олег.
— Руки коротки, — отмахнулся Денис. — Боюсь, наша прогрессивная и мировая общественность не поймет. Сразу же во всех либеральных изданиях появятся гневные филиппики. А свора его адвокатов докажет как дважды два любому суду: выкуп заложника или пленного есть акт милосердия и потому законом не преследуется.
— Я это все понимаю… — Олег достал из холодильника пару бутылок «Балтики» номер три.
Не успел он их откупорить, как в прихожей щелкнул замок, открылась дверь, и послышались голоса Люси и Нади, вернувшихся из кино.
— Зря время не теряете, — заметила Люся, зайдя к ним на кухню. — И правильно делаете…
Мужчины тут же вскочили, Денис предупредительно подвинул хозяйке свой освободившийся табурет.
— Плесните, ребята… — Люся подставила фужер. — А то душно было в кинотеатре. Кому косточки перемываете, если не секрет?
— А все ему, благодетелю нашему, — в тон ответил Денис, кивнув в сторону экрана. — Специально вот пришел к вам на него полюбоваться, как раньше на футбол — с пивом и всеми делами, чтоб не пропустить исторический момент.
— И как ему все сходит и удается… — сощурилась Люся в сторону экрана. — Все сходит с рук! И все только удивляются и разводят руками…
— О том и толкуем, — согласился Олег. — С какой стороны и на какой козе к нему подъехать.
Люся отставила недопитый стакан, перевела Взгляд с мужа на гостя и обратно.
— Денис… Я прошу вас, отговорите Олега! Наверняка уже собрался лететь в эту чертову Чечню! Я же по глазам вижу.
Они промолчали, отведя взгляды в сторону.
— Вроде я тебе ничего еще не говорил… — пробормотал Олег. — И не собирался. С чего ты взяла?
— Я прекрасно вижу, к чему все идет! — отрезала Люся. — Ты ночами не спишь после истории с этими чертовыми подслушивающими устройствами, ты все думаешь и терзаешься… Как будто только ты виноват в том, что происходит! Представьте себе в газете старую рубрику советских времен: журналист меняет профессию. По заданию нашей редакции известный эссеист и публицист Олег Бородин становится чеченским рабом и ведет репортаж о своих ощущениях прямо из зиндана.
Мужчины многозначительно переглянулись.
— Послушайте, а был ли мальчик? — вопросил Денис, сочувственно глядя на Олега. — Кто-нибудь видел эти прослушки? Может, их в природе не было?
Люся устало отмахнулась:
— Ребята, я все понимаю… Только не надо разговаривать со мной, как с неполноценной, ладно? Некий оператор по имени Катя рассказала Олегу про все, что говорится у нас дома… Если он, — Люся кивнула на экран, где уже показывали другие новости, — держит всех нас за идиотов, то это еще не значит, что его нельзя схватить за руку! Но с другой стороны, мы живем в России, а значит, потому мы и бедны, что он, сволочь, богат. И значит, априори во всем виноват только он! Почему все шишки на него, на Забельского? Денис, хоть вы объясните мне, бестолковой.
— Попробую, — согласился Денис. — Давайте проведем совместную мозговую атаку. Следите за руками. Готовы? Так вот, вы сами только что сказали: к Олегу обращается женщина, назвавшаяся Катей, и утверждает, будто она оператор из ФСБ, что она прослушивает все, что у вас происходит дома. И приводит тому доказательства. При этом она утверждает, что эта акция заказная, за нее проплачено заказчиком, что такое уже бывало, но ей ничего не перепадало. Я ничего не пропустил? — спросил он Олега.
— Нет… Все верно.
— Второе. Кто мог быть этим частным заказчиком? Тот, кто имеет для этого достаточные возможности и связи в ФСБ. И кто, помимо всего прочего, способен оплатить замену батарей в вашем доме. Олег в одной из своих статей нечаянно копнул в одном месте, вернее, зацепил некую болячку, что его, заказчика, насторожило. И ему, естественно, захотелось узнать, что еще Олег знает. Либо с кем поддерживает связь. Кто бы это мог быть? Отвечаю: это Забельский. Он лично отозвался на одну из статей Олега, где говорилось о его давней связи с влиятельными чеченцами, которых Григорий Иванович давно знал. Вроде бы он хотел поправить некие ошибки или опечатки, но на самом деле, как мне теперь представляется, прощупывал степень информированности журналиста… Вывод: это его задело. И еще. Если закладки сняли, это еще не значит, что ваши разговоры перестали слушать.
— Это как? — приоткрыла рот Люся.
— Они вполне могут продолжать вас слушать через телефонную станцию. Там, правда, им придется попотеть с санкциями суда на прослушивание. Надо, кстати, проверить… Я это возьму на себя…
— Да, насчет батарей… — Олег потер лоб, вспоминая. — Я ходил к приятелю, он живет в нашем подъезде, и там попросил узнать, только у нас меняли батареи или в соседних домах тоже? Он позвонил к другу в соседний дом. Тогда и выяснилось, что меняли только у нас.
— Бородин, я тебя не понимаю… — покачала головой жена. — Ты что, Шерлок Холмс? Ты Слепцова давно знаешь, вы корешились еще до нашего с тобой знакомства, бегаешь к нему играть в шахматы, неужели ты думаешь, что те, кто за тобой следят, этого не знали?
— Люся, вы лучше не ругайте его, а помогите… — негромко сказал ей Денис после томительной паузы. — И присоединяйтесь к нашей мозговой атаке на этого проходимца… Ведь это с вашей помощью мы уже увидели, что одного пленного Забельский выкупал и встречал дважды. И это притом, что он жмот, каких мало. Кстати, я где-то читал: из него было невозможно вытянуть копейку на лечение раненых солдат и милиционеров. И это не может быть случайным.
— А подтвердилось, что в аэропорту дважды встречали одного и того же человека? — спросила Люся.
