подъезда.
— Мы ждали меньше часа, — сообщил Ваня.
— Век скоростей! — хмыкнул Гена. Заработал строгий взгляд жены и, кашлянув, подобострастно заявил: — Таких надо выводить на чистую воду!
— Частный сыск, — со знанием дела сказала Мила, — начинает у нас развиваться, лицензируются фирмы. Но не особо процветают, так как в основном занимаются поиском оснований для разводов.
— То ли еще будет! — оптимистично брякнул Гена и скис под недовольным оком жены.
— Не перебивайте, — попросила Настя и продолжила выкладывать на стол фотографии. — Петька, отгреби посуду. Это — гвоздь программы. Целуются. В нашей арке. Они думали, что их никто не видит, а мы с Ванькой за мусорными баками сидели.
— Классный снимок, — похвастался Иван. — Смотрите: ей, чтобы до его губ дотянуться, его же живот и мешает. А? Как стоят! Прямо буква «Л», между ногами расстояние точно больше метра. Здорово получилось. Я на конкурс пошлю.
— А сколько, интересно, за эти фотки дядя Валера, муж тети Лены, даст? — задумчиво произнес Петя.
Его вопрос вывел родителей из растерянности, они снова хором воскликнули:
— Петька!
— По шее он тебе даст, — сказал Володя.
— Как минимум, — тихо сказал Гена. — В этой семье не портрет Пушкина должен висеть на стене, а Павлика Морозова.
— Как на конкурс, так можно, — надулся Петя, — а как правду, ну за маленькую там плату, сразу «набью, набью». А кто с уроков сбегал, чтобы караулить?
— Кто? — строго спросила Лена.
— Никто, — ответила Настя и ткнула брата кулаком в спину. — Ой, посмотрите на этих Ивановых, — она взяла один из снимков, — в этом семействе есть нечто гоголевское. Он — вылитый Собакевич, а она — настоящая Бобелина.
— Точнее, Боболина, — поправил ее Родион. — Кстати, в жизни Боболина не была столь мощного телосложения, как ее изображали на русских лубках. И Гоголь тоже ошибался.
— Кто такая Боболина? — спросила Мила.
Никто, кроме Насти и Родиона, не знал.
— Господи, ну кто сейчас читает Гоголя? — презрительно пожала плечами Алла.
— Героиня войны за независимость в Греции, — пояснила Настя. — Купчиха, вдова, все имущество отдала повстанцам, а сама стала капитаном военного фрегата и сражалась против турок. В кабинете Собакевича висел ее портрет, и одна ее нога, как пишет Николай Васильевич, «казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют нынешние гостиные», — процитировала Настя наизусть.
«Литературу она сдаст, — подумала Лена. — Но что делать с химией?»
— Подожди, Ванечка! — остановила Лена мальчика, который собрался уходить. — Я тебя конфетками угощу. — Достала из серванта и открыла коробку ассорти, еще Канарейкиным даренную.
— Если отвлечься от Гоголя Николая Васильевича, — признался Родион, — то я ничего не понимаю.
— Аналогично! — поддакнули Мила и Гена.
— Все так просто! — бросилась на защиту Соболевых Алла, которая была в курсе дела. — Еще Фрейд говорил…
Что говорил Фрейд, узнать не удалось, потому что раздался звонок в дверь.
Лена вдруг подумала, что это пришла Иванова — та, что на фотографиях, которые лежат на столе. Ужас! То есть очень хорошо, сейчас бедной монументальной женщине все объяснят. Володя и объяснит.
Перед Володей стояла не Иванова, а бледный, взволнованный мужчина лет пятидесяти, с ухоженной, точно циркулем очерченной, бородкой-эспаньолкой. На свободной от растительности части лица разливалась бледность свежевыстиранной и подсиненной простыни.
— Я могу видеть Елену Викторовну?
— Кто вы такой? — довольно грубо спросил Володя, у которого были основания опасаться непрошеных гостей.
— По личному, очень личному делу.
— Кто вы такой? — еще строже спросил Володя.
— Моя фамилия Канарейкин.
— Петр Сергеевич? — изумилась Лена, не выдержавшая ожидания и прибежавшая на помощь мужу.
— Елена Викторовна! — простонал Канарейкин в ответ.
Он вытянул руки вперед и, отстраняя Володю, рванулся к Лене с такой силой, словно она собиралась убежать от него.
Лена попятилась в комнату.
— Мне надо с вами поговорить! — заклинал Канарейкин. — Здравствуйте, господа!
Он увидел, что попал на торжество, люди сидят за праздничным столом, смутился, но продолжал свое:
— Умоляю! Пожалуйста, наедине, пять минут!
— Зачем? — растерялась Лена. — Почему наедине? Мне нечего скрывать от семьи и друзей.
Канарейкин продолжал упрашивать ее удалиться для приватного разговора.
— Никуда она не пойдет! — отрезал Володя. — И вы сюда напрасно явились.
— Елена Викторовна, миленькая, все рушится! Поруганное имя, позор, тюрьма, — бессвязно лепетал Канарейкин.
— Петр Сергеевич, успокойтесь, — говорила она.
— Как же успокоиться? Ведь следствие, следствие идет!
— Это по делу Ивановой-Боболины? — тихо спросила Алла Настю, но все услышали.
Петя, которого весь вечер шпыняли, пожелал реабилитироваться.
— Это по другому делу, — сказал он. — Дядя Канарейкин изобретения своровывал.
— Воровал, — автоматически поправил его Родион.
— Все очень просто, — сказал Гена жене. — Соболевы организовали дома филиал прокуратуры.
Миле эта информация решительно не понравилась. Она впервые посмотрела на Гену не покровительственно, а испуганно.
— Не боись! — обнял ее Гена за плечо. — Ты со мной.
— Все знают! — Канарейкин уставился на Петю. — Дети знают. Мое доброе имя, честь! У меня скоро внук должен родиться. — Канарейкин чуть не плакал. — Как он на меня посмотрит? Это была не моя идея!
— Не ваша, — подтвердил Володя, — а двух десятков других людей.
— Вы меня не поняли. — Глаза Канарейкина бегали с одного лица на другое в поисках сочувствия. — Зоя Михайловна, она предложила. Я исполнитель, но ее участие теперь практически недоказуемо. Она давала мне только те отказные материалы, которые шли через Елену Викторовну. То, что потом я приносил Зое Михайловне, получается, она видела в первый раз.
— В моих бумагах рылась! — сообщила Лена ничего не понимающим гостям.
— Давайте по порядку, — предложила Мила. — Кто истец и кто ответчик?
Но Лена почему-то вначале представила Канарейкину своих друзей:
— Родион, писатель. Его жена Алла, редактор. Геннадий, инженер, его жена Людмила, юрист- нотариус. Мой муж Владимир, кандидат технических наук. А также — Петя, Настя и Ваня.
— Петр Сергеевич, — вступил Володя и представил Канарейкина, — выдающийся изобретатель. Можно сказать, чемпион по количеству патентов. Но есть одна закавыка. Очень многие его патенты вульгарно сворованы, как Петька сказал (Петька гордо распрямился на стуле), у менее удачливых заявщиков.
— Вы сядьте. — Лена предложила Канарейкину стул. — Но подарки свои заберите.
