И вдруг оба остановились. Навстречу им шла машина из зоны. Их хватились.
Саквояж взвыл загнанным зверем. Сорвался план. Не сбыться мечте. Не сбежать, не вырваться. Все кончено. А ведь могло бы получиться, если б сразу вместо злобы разум проснулся. Но нет. Аслан не тот. С ним не получилось бы. Не фартовый…
Из кабины «студебеккера», обдавшего зэков выхлопными газами, выскочил Упрямцев.
— Давайте оба в кузов!
Аслан поднял фартового, небрежно бросил в машину.
— Я думал, что сбежали вы вдвоем. Простите меня, Аслан, — признался простодушно и спросил: — Что случилось у вас?
— Вот этого к вам гоню. Он повара с врачом убил. И путевку мою подкинул и жалобу в Магадан настрочил, чтоб меня под «вышку». Все эти годы волком вокруг ходил. И едва не получилось у него. На мелочи, сука, сгорел. Злоба, да жадность подвели, — вытер Аслан сосульки с ресниц.
— Садись в кабину. Я этого в кузове сам подежурю, — влез через борт Упрямцев и скомандовал: — Поехали!
Саквояж все слышал. Он лежал ничком, отвернувшись от начальника зоны. И до самых ворот никто из них не обронил ни слова.
Охрана, едва Упрямцев выскочил из кузова, подошла.
— Того, который наверху лежит, в одиночный изолятор. Завтра его в Магадан заберут. Так вот глаз с него не спускать. Ни на секунду. Усиленный наряд обеспечить. И полное отсутствие какого бы то ни было контакта! Это все выполнить неукоснительно! — потребовал Упрямцев.
И когда охрана спешно затолкала фартового в одиночный шизо, Борис Павлович сказал старшему охраннику: — Головой за него отвечаете. Этот тип восемь побегов из лагерей совершил. Я его отлично помню. Он меня не узнал. А мне вовек не забыть. И как это я раньше не увидел, не заметил негодяя? Пусть он не выскользнет. Поставьте внутрикамерную охрану. Надежных, крепких парней. Этот подонок на все способен, — оглянувшись, увидел, что Аслан направился к бараку, окликнул его:
— Вернитесь, бригадир!
Взглядом указал на административное здание.
В кабинете попросил рассказать обо всем подробно. Аслану нечего было стыдиться, утаивать. И он выложил начистоту все, как было.
— Я примерно знаю, как были убиты повар и врач. Их заставили дышать содой. Придавливали головами к столу. И держали за головы. Все под угрозой ножа. Но еще тогда меня насторожило явное — путевка и майка твоя. А вот окурки, которые впопыхах оставили, были явно не твои. Сигареты «Прима». А ты куришь папиросы. Правда, второй окурок папиросный, но ты мундштук не сминаешь, а тот был смят в «ножку».
— Но как они вышли из медчасти? — удивился Аслан.
— Вот это я позавчера проверил. Ведь помимо приемной, в кабинете врача имелась процедурная. Из нее — прямой выход на склад с медикаментами. Оттуда дверь во двор зоны. Но о том, что из процедурной можно попасть на склад, знали немногие. Дверь зашторенной была. И на зиму забивалась. Из-за холода, сквозняков. И о ней знали только завсегдатаи. Вот и я туда вошел, — помрачнел Борис Павлович и продолжил: — В коробке из- под морфия восемь тысяч денег. Купюра к купюре — одни сотенные. Так что фартовые тебе не соврали… Сейф надо будет открыть, когда следователь приедет. Ну, а Гонщика в Москве взяли. Суд над ним уже был. Открытый. Скоро в Магадан прибудет. Так что этого искать не придется.
— Не пойму одного, а что общего между врачом и поваром? — удивлялся Аслан.
— Повар продукты воровал, а доктор был обязан пробы еды брать. Следить за соблюдением калькуляции при закладке продуктов в котел. Выходит, оба наживались…
— Неужели с двумя фартовыми эти двое здоровяков сладить не смогли. Да Саквояжа пальцем раздавить можно.
— Когда он не вооружен. Я этого типа давно знаю. Не пойму, как тебе удалось его сломать и гнать по дороге без вреда для себя. Он никому в руки не давался.
Аслану вспомнился лом в руке фартового. Но промолчал. Минуло, прошло…
— Впрочем, следователь из Магадана приезжает и по моей просьбе. Пусть разберется. А тебе с неделю задержаться придется. Показания дашь…
Аслана вызвали к следователю прямо с объекта уже на следующий день. Показания, потом очная ставка с фартовым. Тот вначале отрицал сказанное им Аслану, а потом вообще отказался отвечать на вопросы следователя.
А через четыре дня, когда доставленный в Магадан Гонщик всю вину за убийства взвалил на Саквояжа, тот рассказал все.
Аслан с бригадой уже вывели под крышу стены дома, когда закончилось следствие по делу об убийстве повара и врача.
Суд над ними прошел в Магадане. И вернувшийся после окончания процесса Упрямцев вызвал бригадира с объекта.
— Две новости у меня, Аслан, имеются. Ну, первая, это то, что фартовые приговорены к исключительной мере наказания. Вы с сегодняшнего дня — свободный человек. Завтра получите деньги, документы и — домой? Да?
— Конечно! — вздохнул Аслан.
— А я — в Воркуту. За этот самый случай. Заместителем начальника зоны. Понижение… Что ж, виноват, не досмотрел. Их… А главная моя вина — перед тобой, Аслан. Давно ты должен выйти на свободу. После Чинаря. Теперь уж вон сколько минуло. Всего на два месяца раньше своего звонка. Прости меня… Не там и не того подозревал. Фронтовой опыт, как видно, не пошел мне впрок. Для себя буду считать, что за тебя наказан. Так мне морально будет легче. Завтра я уезжаю из зоны, — вздохнул Упрямцев и добавил: — Ты меня перевозил. Теперь вместе уедем. В один день, одним автобусом.
— Всяк своей дорогой, — отвернулся Аслан к окну.
— Собирайся домой. Завтра в путь. Хороший урок я получил. Его я всю жизнь буду помнить.
— Каждый берет от жизни то, что собственное сердце приемлет. Для меня годы на Колыме тоже даром не прошли. Я здесь не одну — семь жизней прожил. И всякой — десятку мужиков с лихвой хватило бы.
— Прости, Аслан, в том и моя вина. Слепым был. Прозрел поздно, — прервал Упрямцев и спросил: — С бригадой простишься?
— Конечно. Если машина пойдет. Пешком далековато, — усмехнулся воспоминаниям.
— Кого вместо себя рекомендуешь?
— Сеньку. Тот справится. Можно было бы Могилу, но тот фартовых выделять начнет, на шею моим мужикам посадит. Те долго не выдержат. Свары начнутся, разборки. Они — делу помеха. Но помощником можно Могилу поставить. Кроме него, некому фартовых в руках держать. И нынешних, и будущих.
— А почему не Сыча? — удивился Упрямцев.
— Ему на волю скоро. Считанные дни остались. Раньше это самолюбие грело бы, а теперь насторожит. Подумает, что приморить его решили. Да и мужики должны жить спокойно, стабильно, как вы любите говорить.
— Значит заводи в гараже свой самосвал. Механик знает. Предупрежден. Охране скажу. А завтра к десяти утра — сюда, — напомнил Упрямцев вставая, дав понять, что разговор закончен.
Свободен… Как долго ждал этого дня Аслан. Казалось, порою, что воля — только в сказках бывает. И до нее не дойти, не дожить, не выбраться за «запретку». И все же…
Аслан, не зная почему, вдруг припустил бегом к бараку, побрился, причесался, переоделся и, сев в самосвал, поехал в бригаду.
Подкатив к дому, просигналил громко, протяжно. Показав охране записку Упрямцева, вошел к работягам. Те удивились:
— На воле?
— Свободен я теперь, мужики! Завтра отчаливаю домой.
— Счастливо тебе! Ну и везучий, — позавидовал Гуков.
— Везучий? Я бы не сказал. На Колыме такие не водятся. Здесь все несчастные, горемыки,
