пламя.
— Моя племянница сейчас принимает ванну. Я про вожу вас до ее комнаты, и она сама скажет, что она хочет.
— В комнате, где она принимает ванну? — взволнованно переспросил Казанова. — Вы не обманываете меня?
— Нет, конечно, следуйте за мной.
Потом она привела его домой и буквально втолкнула в комнату, где сидела в ванне обнаженная Шарпийон. Она гневно закричала, чтобы он вышел. Но он стал пожирать ее взглядами и не подчинился. Зрелище, надо сказать, было великолепное…
Как-то раз к Казанове зашел Анж Гудар. Шесть месяцев тому назад он представил Шарпийон Франческо Морозини, послу из Венеции, и тот нанял ей меблированный дом, платил пятьдесят гиней в месяц, а когда проводил с ней ночь, еще и оплачивал ужин. В награду Анж Гудар получил от ее матери расписку о том, что после отъезда Морозини Шарпийон подарит ему ночь. Рассказав все это, Анж Гудар показал Казанове эту расписку.
После этого Казанова попросил передать Розе-Элизабет Аугшпургер, что он готов дать сто гиней за ночь с ее дочерью. На следующее утро прибежала возмущенная Шарпийон и обрушила на Казанову страшные упреки, которые, по сути, сводились к одному — он принимает ее за проститутку…
Казанова же сказал, что любит ее. Он и в самом деле совершенно потерял голову от желания, и это было видно невооруженным взглядом. В ответ Шарпийон заявила, что тоже может полюбить его, но для этого он должен четырнадцать дней подряд ухаживать за ней и приходить каждый день.
Напрасно Казанова умолял ее хотя бы об одном поцелуе, четырнадцать дней подряд осыпая предмет своей безумной страсти дорогими подарками. Шарпийон просто издевалась над ним, играя с ним в кошки- мышки. Она буквально изводила влюбленного в нее Казанову, то распаляя его, то удаляясь. Наконец, она пригласила его к себе, и в ее комнате он увидел постель, устроенную прямо на полу. Мать пожелала ему доброй ночи и спросила, не хочет ли он оплатить обещанные сто гиней вперед.
Когда мать ушла, Шарпийон разделась и потушила свечи. Он обнял ее, но она лежала, скрестив руки и ноги, склонив голову к груди и замотавшись в ночную рубашку. Казанова умолял ее, проклинал, пытался бороться, катал ее, как мешок, разорвал ее ночную рубашку, но так ничего и не добился. «Она сопротивлялась мне целых три часа», — написал он впоследствии, и это была чистая правда. Разъяренный и возмущенный Казанова ушел домой, дав себе слово немедленно забыть неприступную и вероломную красавицу. Впрочем, нетрудно догадаться, что этого не произошло, и наш герой, словно завороженный, был и дальше готов плясать под дудку распутной девчонки, стоило той лишь наиграть на ней первые несколько нот «чарующей мелодии любви».
Несколько дней потом Казанова лежал больным. Шарпийон писала ему, что она тоже больна и что он должен встретиться с ней еще раз. Пришел сводник Анж Гудар и рассказал, что вся семья ломает голову над тем, как Казанове подступиться к Шарпийон снова.
Наконец, пришла и она сама, в первый раз подставила ему щеку для поцелуя, но он этим гордо пренебрег. Тогда она обнажила себя до пояса, будто показывая следы его дурного обращения. Она была так хороша, что Казанова вмиг забыл обо всех своих решениях, а когда он распалился и потянулся к ней, она резко прикрылась и сказала, что очень виновата перед ним.
Казанова назвал ее подлым дьявольским созданием и велел ей уйти, но она просила выслушать ее. Смысл того, что она ему после этого выдала, сводился к тому, что она готова принадлежать ему на тех же условиях, что и с господином Морозини.
Каким же дураком показал себя тогда Казанова! Возможно, любовь и делает кого-то весьма ловким, но вот умных она порой делает совершенными глупцами. Он нашел дом в Челси, снял его, заплатил матери Шарпийон сто гиней. Они даже провели одну ночь вместе, но она вновь отказала ему, сославшись на временные физиологические причины. Все его усилия так и не смогли сломить ее сопротивления, и лишь под утро он понял, что она вновь его обманула. Вне себя от ярости, он дал ей пощечину и пнул ногой, после чего она упала на пол. Из носа у нее потекла кровь. На шум прибежал хозяин дома, и она стала что-то говорить ему по-английски…
Казанова пошел к себе домой и двадцать четыре часа пролежал в постели. Он презирал самого себя и никого не желал видеть. Немного придя в себя, он написал Шарпийон письмо, в котором в изысканных, но достаточно жестких выражениях потребовал вернуть ему его деньги. Вместо ответа к нему прибыл Анж Гудар и заявил, что девушка готова на все, но лишь в том случае, если он лично явится к ней и попросит…
Так могло продолжаться до бесконечности, и Казанова прекрасно понимал это. Но он ничего не мог поделать. Эта злосчастная любовь на тридцать восьмом году жизни сделала его форменным идиотом, лишенным последних остатков самолюбия.
Через пару дней Казанова решил как-то развеяться и имел неосторожность пригласить большую компанию на загородную прогулку в Ричмондский парк, уточнив, что восемь человек как раз разместятся в двух имеющихся у него экипажах. Шарпийон, естественно, в число приглашенных не входила. Но ее это не смутило.
— Вас восемь, — заявила она, — а я буду девятой.
Казанова побелел от гнева, но промолчал, сделав вид, что ничего не произошло. Когда все благополучно прибыли на место, Казанова стал осыпать Шарпийон ругательствами. Но она повсюду следовала за ним, а потом, едва они чуть-чуть отстали от остальных гуляющих, усадила его на траву и атаковала такими страстными словами и ласками, что Казанова не выдержал.
— А как же та ночь? — спросил он.
— Ах, я не виновата, просто я дала обет не отдаваться никому вне дома.
— Зачем же тогда ты пришла?
— Это маменька все устроила…
От нежного щебета Шарпийон у Казановы закружилась голова. С огромным трудом он все же взял себя в руки и потребовал вернуть ему деньги.
— Они лежат у меня дома, приходите, и вы их получите, — ответила она.
Казанова был совершенно растерян и замолчал. Инициатива вновь перешла к Шарпийон. Уступая ее ласкам, он обнял ее и хотел было поцеловать, но тут она вдруг оттолкнула его, вскочила и с наглой усмешкой направилась по тропинке к выходу из парка. Не выдержав подобного издевательства, Казанова догнал ее, выхватил кинжал и приставил его к ее груди.
Наблюдавшая за этим компания украдкой посмеивалась, посчитав, что «милые бранятся — только тешатся». Казанова отчетливо понимал, что он пропащий человек, и был готов провалиться сквозь землю…
Несколько дней спустя, возле дверей ее дома он случайно наткнулся на молоденького парикмахера, приходившего каждый четверг завивать волосы Шарпийон. Мучимый ревностью, Казанова спрятался за угол дома и стал наблюдать. Вскоре из дома вышла мать Шарпийон. А вот парикмахер, похоже, уходить не собирался. «Тем лучше, — подумал Казанова, — некому будет поднимать шум». Когда его терпение окончательно лопнуло, он позвонил в дверь. Когда она отворилась, он ворвался в гостиную и подобно разъяренному быку налетел на несчастного парикмахера. Тот оказался парнем ловким и сумел убежать, зато Шаприйон получила по полной программе. Но и ей удалось вырваться через какое-то время и бежать на улицу. Догонять ее Казанова не стал.
Как только она исчезла в темноте, его гнев мгновенно прошел, но тут появилась мать Шарпийон и, быстро сообразив, что произошло, начала громко кричать:
— Моя бедная дочь! Она погибла! Ночью в Лондоне!
Казанова испугался. Ему стало безумно жалко избитую им Шарпийон, но еще больше он жалел себя, ибо теперь английский суд наверняка приговорит его к серьезному наказанию. Старая мегера Аугшпургер уж точно найдет необходимых свидетелей, подаст жалобу, и он кончит свои дни в тюрьме.
