— Учтем при голосовании, а, Алексей Михайлович? — обернулся Егоров к Садиленко. — Нам специалисты нужны.
Садиленко сердито посмотрел на Машукова.
— Владимир Павлов.
— Дмитрий Резуто, — чуть картавя, доложил его сосед.
— А тебя как же величать, знакомый? — подал руку Егоров худощавому подростку, который вчера провожал его в штаб соединения.
— Партизан Николай Слопачок, проводник, — с готовностью выкрикнул паренек.
— Рад и с вами познакомиться, — подошел Алексей к женщине, замыкавшей пестрый строй. — Вы медсестра?
— Антонина Лисевич. Что же до специальности, то вы ошибаетесь, — усмешливо блеснула она голубыми глазами.
— Она у нас на все мастерица, — поспешил ответить за нее Садиленко. — И в разведку ходит, и минировать может, и гуляш приготовит — пальчики оближешь…
— Вот как! — одобрительно воскликнул Егоров. — Тем приятнее познакомиться.
— Осторожнее, — засмеялся кто-то из партизан. — Петро ревнивый.
Все снова обернулись к Петру Николаеву, щеки которого все еще горели от смущения. Смутилась и Антонина.
…Так началось знакомство Алексея Егорова с подрывниками Садиленко. Он хотел как можно больше узнать о каждом, но минеры ускользали от вопросов, отделываясь незначительными фразами.
— Да что все о нас да о нас, — проговорил наконец скуластый парень с черными цыганскими глазами, кажется Резуто. — Все равно не запомните всех-то за один раз. — И, пряча хитроватую улыбку, попросил: — Может, про себя нам расскажете?
— Что же вы хотите обо мне узнать?
— Ну, где воевали, например.
— Ладно, заявка принимается, — махнул рукой Алексей. — Только давайте для начала сядем в кружок на вашем «майдане». — Егоров, улыбаясь, посмотрел на смутившегося Садиленко.
Строй рассыпался, и партизаны, толкаясь и смеясь, расселись вокруг Егорова и Садиленко.
Алексей рассказал, как из Алма-Аты попал в Москву тревожной осенью сорок первого года, как с помощью хороших людей ему удалось попасть в партизанскую школу.
— Чуть ли не каждый день мы провожали друзей — они уходили за линию фронта разведчиками, радистами, минерами. К концу лета и наш, зимний набор заканчивал учебу, и мы нетерпеливо ждали своей очереди лететь в тыл. У нас не положено было докучать просьбами о скорейшей посылке на задание. За это строго наказывали. В августе школа была поднята по боевой тревоге. Немцы прорвались в кубанские степи и угрожали Кавказу. Из курсантов-выпускников был сформирован специальный отряд на Северо-Кавказский фронт. Я стал командиром роты. Заместителем у меня был опытный подрывник, уже к тому времени повоевавший на Южном фронте, младший лейтенант, маленький юркий испанец Хосе Гарсиа. Хосе было восемнадцать, когда у них в Испании началась гражданская война. Он сначала служил мотористом в авиаэскадрилье, а потом стал летчиком-наблюдателем. В апреле тридцать девятого года со своим летчиком перелетел во Францию, где был интернирован и посажен в лагерь. В августе стал гражданином СССР и переехал к нам. Работал на Харьковском тракторном заводе в моторном цеху слесарем, а как началась война, пошел добровольцем в Красную Армию. Стал минером в спецотряде Южного фронта. Всю зиму с отрядом действовал под Таганрогом, а оттуда попал со своими ребятами в Москву, в школу. Там мы и встретились с ним.
Егоров похлопал себя по карманам, проверяя, где папиросы. Садиленко протянул ему кисет с махоркой. Свернув цигарку, Алексей уселся поудобнее.
— Мы выполняли задания и разведуправления фронта, и оперативного управления. Мы были и разведчиками, и подрывниками, уходили во вражеский тыл и на горных дорогах нападали на колонны машин, на мелкие подразделения гитлеровцев, брали «языков», подрывали склады. Кстати, и последнее задание, на выполнение которого я ходил с ротой, было нападение на немецкий склад боеприпасов. Это было совсем недавно, в январе, в Геленджике. Мы догадывались, что готовится десантная операция, но куда — не знали. На всем побережье от Туапсе до Геленджика части морской пехоты тренировались в высадке на укрепленный берег, в штурме блокгаузов, в преодолении заграждений. Началась усиленная разведка немецкой обороны вдоль всего берега от Новороссийска чуть ли не до Таманского полуострова. Катера зачастили: то идут высаживать разведчиков, то снимать, то диверсионные группы забрасывать. Как часто бывает, — Егоров усмехнулся, — усиленное движение катеров и поиски разведчиков насторожили немцев. От новороссийских партизан стало известно, что враг усиливает оборону побережья: проволочные заграждения выносятся в воду, минируются, вдоль берега сооружаются дзоты, а между Южной Озерейкой и совхозом Абрау-Дюрсо поставлено несколько тяжелых артиллерийских батарей, для которых создан склад снарядов. Склад был обнаружен партизанами почти сразу за артиллерийскими позициями. Там есть небольшая веточка к совхозу от станции, вдоль нее и громоздились штабеля ящиков и корзин со снарядами.
Отряду было приказано не позднее второго февраля уничтожить склад. Уже потом мы узнали, что в ночь на четвертое февраля был назначен десант в Новороссийск, а нам надлежало оставить вражеские орудия без боеприпасов.
С подрывниками нашей роты шли несколько человек прикрытия и еще разведчики, хорошо знавшие берег. Нагружены были тяжело — взрывчатка, мины, патроны и гранаты для возможного боя.
Егоров оглядел партизан: притихли, слушают. Только еще теснее сдвинулись.
— Из Геленджика вышли в кромешной темноте. Погода — не приведи господи. С гор срывался сильный северо-восточный ветер — знаменитая бора. Зарядами бил колючий дождь со снегом. На катере укрыться негде, стояли прямо на палубе. Плащ-палатки от дождя и ветра задубели, телогрейки промокли. Катер шел довольно далеко от берега, курсом на север. Глухо работали моторы. Шли долго, казалось, что и район высадки миновали. Но вот моторы умолкли, катер повернул к берегу. Впереди еле заметно мелькнул огонек. Катер мягко ткнулся в отмель, и бойцы попрыгали прямо в воду.
Снова мелькнул огонек. Моряк-разведчик пошел вперед, мигая своим фонариком. Скоро он вернулся и позвал нас за собой. Перед нами выросла кряжистая фигура в промокшем брезентовом плаще. Договорились, что проводник и двое разведчиков пойдут вперед, а уж за ними наша группа. Третий разведчик повел наших подрывников с минами и ручным пулеметом вдоль берега к Озерейке, чтобы заминировать на всякий случай дорогу от поселка к совхозу и остаться в засаде с пулеметом.
Шли открытым местом, обходя жилье. Потом стали подниматься в гору, на виноградники. Вязли ноги в раскисшей земле, беспрерывно хлестала в лицо снеговая каша. Как вериги, тянули книзу намокшие телогрейки и груз, навьюченный на каждого. «До склада метров пятьсот», — прошептал проводник.
Впереди время от времени вспыхивали огромные светящиеся шары. Это включались прожектора на территории склада. Не в силах пробить стену дождя и снега, они превращали ночь в какое-то мутное месиво, но все же слепили глаза. Когда шары гасли, ночь казалась еще темнее.
При очередной вспышке прожекторов подрывники увидели впереди проволочный забор. Разошлись в стороны бойцы из группы прикрытия. Перед проволокой остались только минеры, которым предстояло взрывать склад, да еще два бойца залегли с пулеметами: Павел Строганов и его дружок Вася Кравченко. Им предстояло лежать в ледяных ваннах, пока не прогремят взрывы.
Попрощавшись и еще раз объяснив, как расположен склад, проводник ушел в сторону совхоза Абрау-Дюрсо.
Быстро был прорезан проход в проволочном заборе. Первым полез Гарсиа со своими двумя спутниками, за ними я и еще двое подрывников. Хосе пошел вправо, я — прямо, под вагоны, стоявшие на пути. Вспыхнул прожектор. Словно по команде упали минеры Гарсиа.
Нестерпимо долго тянулись минуты. Первыми должны были сработать мины Гарсиа, чтобы он мог отойти к лазу. И вот огненный столб поднялся над вагонами, тишину расколол грохот взрыва. И снова режущий глаза всплеск огня в заплаканном небе. И грохот, грохот…
Застрекотали немецкие пулеметы со сторожевых вышек, возникла беспорядочная автоматная стрельба, — видно, опомнилась охрана, — завыла сирена. Панически метались по территории склада лучи
