пешеходной дороге, бечевнику, которой пользовались в старые времена, чтобы тащить суда вверх по реке. Команда «Цыганской Королевы» тащила ее в глубокую воду, оставшиеся на борту шестами не давали ей врезаться в берег.
Арист ходил по палубе с капитаном Эдмондсом, наблюдая за операцией, и снова заметил пассажирку в черном. Она шла впереди них, молодая женщина в трауре с ребенком на руках. Он не мог увидеть ее лицо за вуалью. Женщина исчезла за углом. Его преследовала мысль, что он знает ее, и он терялся в догадках.
— Кто эта женщина в черном? — спросил он капитана Эдмондса.
— Некая мадам Риго. Путешествует на Север навестить семью покойного мужа.
— Я не видел ее в салоне.
— Ей носят еду в каюту.
— Она мне очень напоминает одну знакомую, — сказал Арист, — но не думаю, что встречался когда- либо с мадам Риго.
— Хорошенькие женщины все похожи, — сказал капитан, не выпуская изо рта трубки.
— Возможно, вы правы, — сказал Арист, развлеченный философским замечанием своего капитана.
Вместе с пассажирами «Цыганской Королевы» они восторженно встретили освобождение парохода от плена отмели, и команда вернулась на борт.
— Эти старые бечевники очень удобны, — сказал Арист, поздравив капитана с удачным избавлением.
— Говорят, что они удобны и беглым рабам, — ответил капитан. — По ним легче пробираться на Север, чем по главной дороге.
Они обсудили недавнюю трагедию на Миссисипи: паровые котлы корабля взорвались во время гонки с другим пароходом. Корабль был уничтожен, и многие погибли.
— Я рад, что вы не гонщик, — заметил Арист.
— Я не из тех, кто рискует своим кораблем в безрассудном соревновании, — сказал Эдмондс. — И теперь, когда на реке столько судов, пираты стали редким явлением. Коряги — моя главная головная боль, особенно в это время года.
Симона, стоявшая за поворотом, услышала их. Ее самым главным страхом было то, что она может натолкнуться на Ариста. Она быстро вернулась в свою каюту и отдала Жанну Марию в руки Десси.
«Управляющий пристанью» казался причудливым титулом Калебу Прайсу, занимающему этот пост на реке Огайо в местечке под названием Табачный Сарай, и, рассказывая о своей работе, Калеб произносил его с веселым огоньком в глазах. Табачный Сарай получил свое имя от склада табачной плантации, находящейся в пятнадцати милях от речного порта Падьюка. Калеб был долговязым выходцем из Кентукки двадцати восьми лет от роду, с некрасивым лицом, но прекрасной застенчивой улыбкой, и еще не заработал достаточно денег, чтобы позволить себе жениться.
Несколько раз в год в Табачном Сарае останавливался пароход, чтобы отвезти табак к восточному побережью или Новому Орлеану. Чаще суда останавливались, чтобы запастись дровами для котлов или сгрузить товары и пополнить запасы провизии.
Остальное время у Калеба было мало дел: иногда остановить корабль для жителей или организовать перевозку гостя на табачную плантацию. Он немедленно узнавал, когда на пристани появлялся чужак.
Одинокий всадник оказался недружелюбным и не ответил на осторожные приветствия мужчин, слонявшихся вокруг пристани.
«Возможно, он молчалив из-за безобразного шрама, уродовавшего его лицо. Или он просто таков от природы», — подумал Калеб.
Незнакомец подошел к Калебу и спросил:
— Здесь останавливаются речные пароходы?
— Иногда. Вы хотите, чтобы я окликнул пароход для вас, мистер?
— Да. «Цыганскую Королеву».
— Она пройдет сегодня вечером. Вы хотите сесть на нее?
— Нет. Мне нужно встретиться кое с кем, кто ждет меня выше по реке.
Он взглянул на чернокожих подростков, удивших с пристани рыбу.
— Это ваши рабы?
— Это свободный штат, сэр.
— Да, — невозмутимо сказал незнакомец. — У вас есть тут наемная конюшня?
— Вам нужен транспорт? — спросил Калеб. — Я могу привести вам экипаж.
— Хорошо.
Мужчина увел свою лошадь. Калеб позвал одного из черных мальчишек, дал ему монетку и сказал:
— Передай преподобному, что мы ожидаем пассажира, и попроси его прислать экипаж.
Затем он снова вернулся к своему прерванному занятию: обмену шутками с горсткой мужчин, развалившихся у односкатной пристройки, служившей ему конторой.
Но он приглядывал за мужчиной, усевшимся на корточках в тени ивы, с поводьями своей лошади в руках и тонкой вонючей сигарой в зубах.
«Неприветливый человек», — подумал Калеб. Он встречал таких раньше.
Арист, работавший с документами в своей каюте, почувствовал вибрации гребного винта, замершего у непредвиденной стоянки. В неожиданной тишине он решил выйти на палубу, чтобы выяснить, окликнул ли их кто-то, или они остановились набрать дров для котлов и провизии для кухни.
Распахнув дверь, он оказался лицом к лицу с женщиной в трауре. Через вуаль он увидел расширившиеся в испуге глаза.
— Симона?
Она задохнулась от изумления и повернулась, чтобы сбежать, но он поймал ее за руку и развернул лицом к себе. То, что он увидел, привело его в ужас. Подняв вуаль, он провел пальцами по побеленной мукой и испачканной чем-то черным щеке.
— Какого дьявола..? Что ты делаешь здесь в этом уродливом одеянии?
— Пожалуйста, — прошептала она, нервно оглядывая палубу, — не здесь!
Он втянул ее в каюту и ногой захлопнул дверь. Кровь стучала у него в висках. Не удивительно, что она показалась знакомой. Он знал это любимое тело, он узнал изящество, с которым она двигалась, независимую посадку ее головы. Ребенок, с которым он ее видел! Ребенок Чичеро?
Его мысли бешено мчались, сталкиваясь друг с другом. Сколько ребенку? Несколько недель? Месяц?
Он танцевал с ней на весеннем балу всего дней десять назад, тот мучительно молчаливый вальс. Но до того прошли месяцы, пока он следил, как срезали и перемалывали его тростник, сажали новый урожай. Месяцы, когда он пытался забыть ее. Могла ли она родить ребенка за это время?
Но это означало, что она была по меньшей мере четыре месяца беременна, когда он привез ее в свой дом с кладбища под проливным дождем… и прямо в свою постель, где они провели восторженные часы, которые он никогда не сможет забыть. Секунду он готов был убить ее.
Он держал ее за плечи и чувствовал, как она дрожит. Пытаясь привести в порядок свои хаотичные мысли, он сказал.
— Ребенок.
— Ч-что?
— Где ребенок, с которым ты гуляла по палубе сегодня утром?
— Я оставила ее с няней.
И в этот момент он понял, что ребенок не ее. По ее тону? Да, но не только. Он знал бы, если бы в ней росло чужое семя, когда их любовь была так чудесна в тот дождливый день. Он теперь был уверен в этом, как ни в чем другом.
— Это не твой ребенок.
