Петля Мёбиуса (сборник)

бросишь уже никогда, и сдохнешь скоро, и жил ты зря, и то, что в школе ты нравился девочкам куда больше, чем я, и фигуру имел спортивную, и невинность потерял раньше, – всё зря, Вовик, потому что ты ходишь с постоянной температурой, мозги твои греются и быстро протухают, это ты спившийся конченый алкаш, а я – умница и молодец.

– Слушай, не пойму, чего тебя вдруг потянуло? – спросил Вовик.

– Да просто хочу попробовать. Но почему так дорого?

– Ну так это же что-то новое, потому и дороже.

Я вдруг начал беспокоиться. Слишком он безответственный пацан.

– Вовик, а ты меня не потравишь? Ты смотри…

– Не, что ты! Оно слабое. Это какие-то химики сделали, что ли. Мой продавец говорит, они сами пробовали – все нормально.

– А сколько времени оно действует?

Он пожал плечами. Глаза у него уже помутнели – спирт с самого утра, а как же…

– Вот не знаю. Т-ты сейчас домой?

– Это ты тут сидишь. А мне на работу надо.

– Ну да. Я имею в виду, т-ты его не сейчас про-о… пробовать будешь, перед работой, в-вечером только… Ну и но-о… нормально, за ночь пройдет. – Он всегда по пьяни начинал заикаться. – Слушай, ты ж раньше бо-о… боялся этого. Я помню, т-ты рассказывал, что даже уколов в зад боишься и анализа крови из па-а… пальца. А если из вены – так только лежа и с нашатыркой под носом и чтоб не в-видеть крови…

– Это ведь колоть не надо, – перебил я. – При чем тут уколы и кровь?

– Но все равно на-а… наркота. Это дело, если привыкнуть, то…

– Именно это не вызывает привыкания, я читал. Хочу попробовать. Тем более если она слабая. – Я поднялся, пряча коробок в карман.

– А, ладно… – пробормотал Вовик и тоже встал. – Я тут «Человека-Паука» четвертого по-о… посмотрел, так там круто. Чувак из окон прыгает и летает между крышами. Я тебя вчера из маршрутки в-видел, ты с дисками шел. Новые фильмы? Дашь глянуть?

– Это «Священная гора», Вовик, и Грегг Араки. Оно тебе надо? Гляди себе ток-шоу в телевизоре.

Он вроде как обиделся и, подумав, предостерег:

– Смотри, не стань то-о… торчком…

– Кто б говорил.

Когда я уже был в прихожей, до Вовика дошло.

– Чего ты? Я не наркоман, никогда эту фигню не пробовал.

– Нет? – Я обернулся и показал на подоконник. – Это что там, по-твоему, стоит, Вовчик?

Он перевел удивленный взгляд с бутылки на меня:

– Спиртяка. Ну, бухаю иногда, да, но это в-ведь…

– Та же наркота, только разрешенная. Иногда, говоришь? Ты не понимаешь, что ли? Ты такой же наркоша, как… – Я умолк. Нет, не понимает. Кто сидит на стакане, тот не сидит на игле.

Вовик хмуро прошел на кухню и оперся о подоконник, повернувшись спиной ко мне.

– Смотри, не начни летать между крыш, – произнес я насмешливо и захлопнул за собой дверь.

Теперь вот стою, жму кнопку вызова лифта. Жду, переминаясь с ноги на ногу, – не едет лифт. Делать нечего, начинаю спускаться пешком, хоть и седьмой этаж. Снизу эхо доносит приглушенные голоса, а потом кабина оживает, слышно, как разъезжаются и съезжаются двери, тарахтенье мотора… Лифт проползает мимо, удаляется, стихает. Сверху шаги, хлопает дверь… теперь и я могу его вызвать, но уже и незачем вроде. Последний пролет, первый этаж.

Снаружи мокро и серо. У меня на лбу выступает испарина, я вытираю ее ладонью и трясу рукой. Закуриваю, прищурившись гляжу в небо. Оно блеклое, жиденькое какое-то. Рядом детский садик, воспитательница вывела детей на утреннюю прогулку, слышен деловитый лепет, плач, мальчики скатываются с горки, девочки копаются в грязном песке. Дети и дома, деревья и крыши, влажный серый асфальт и такое же небо придвигаются ко мне, проникают в меня и становятся мной – накатывает ощущение себя здесь и сейчас, пронзительная ясность, обнаженность каждого мгновения, нестерпимая эфирность существования. Чувствую свое сознание, укрытое в водолазном костюме тела. Где я? Мой скафандр идет по асфальту – дну напитанного влагой пространства, верхняя граница которого – стянутая силой поверхностного натяжения пленка неба; но это только тело, а где я сам? Пальцем упираюсь в кожу между глаз, чуть выше переносицы. Вот он я, здесь, внутри шлема-головы, вот здесь. Мое тело с сигаретой во рту идет к остановке, но не успевает сделать и трех шагов, как сверху доносится звон.

Оборачиваюсь – и чуть не проглатываю сигарету. Он падает, расставив конечности, в своем халате, полы которого развернулись, как крылья. Искаженное лицо, согнутые в коленях тощие ноги, волосатая грудь и белое пятно трусов. Влипает в асфальт.

Со стороны сада доносится визг. Мое тело поворачивается туда. Воспитательница стоит посреди площадки с разинутым ртом, к сетке ограждения прижались детские лица.

Смотрю вдоль дома: рядом пустые «Жигули», дальше женщина с коляской, алкаш с сумкой, занятый утренним сбором бутылок, еще какие-то люди, мент стоит на углу…

А у меня коробок в кармане.

А я только что из подъезда вышел, это мог кто-то видеть.

А в кармане полосатого халата, что накрывает мертвого Вовика, наверное, до сих пор лежат пятьдесят баксов с отпечатками моих пальцев…

Слышен шум лифта, и потом дверь подъезда начинает открываться.

Тело разворачивается и бежит. То место, где я нахожусь, – нейронное облачко примерно в сантиметре за лбом между глаз, – подскакивает над асфальтом вверх-вниз, вверх-вниз, перемещается вперед вместе с телом, но чуть-чуть отстает, и это пугает – вдруг оторвется, взлетит воздушным шариком и пробьет пленку неба, выйдет куда-то наружу? Но не отрываюсь я, стремлюсь за телом, нагоняю, вливаюсь в него. А оно минует дом, пункт приема стеклотары, у которого толпятся болезненные тела с дрожащими поутру конечностями, скамейку и пару пожилых тел на ней, перекресток – и оказывается возле остановки. Как раз автобус подошел. Оглядываюсь – никто меня не преследует – и сажусь в него.

II

Не считая библиотеки, Старая башня, пожалуй, самое высокое строение города. Она смахивает на торчащий из земли палец, широкий у основания и мало-помалу сужающийся к крыше. Окно трапезного зала, где обосновался Венчислав, расположено достаточно высоко, над ним и под ним имеются другие помещения, а вниз ведет не одна, но две лестницы, отделенные друг от друга каменной кладкой.

Я стал спускать и тут же услышал приглушенный шум шагов, эхо голосов, донесшееся со второй лестницы. В городе нашем изредка пропадали люди, в основном бездомные оборванцы, дети-попрошайки или пришедшие издалека одинокие путники, которых в Урбосе никто не знал. Рука невольно потянулась к левому бедру. На мне была стеганая клетчатая куртка, короткие, чуть ниже колен, облегающие штаны из крепкого сукна, мягкая обувь, а на голове – широкий берет. Спереди на поясе висела круглая сумка из козьей шкуры, а на левом боку – короткий острый нож с деревянной рукоятью, единственное оружие, разрешенное к повсеместному ношению простым обывателям.

Голоса вверху уже стихли. Вряд ли на лестницах Старой башни меня поджидала какая-то опасность, и, отогнав тревогу, я продолжил свой путь по ступеням. Осознание того, что деревянная коробочка с истиной спрятана в круглой сумке на поясе, заставило меня углубиться в воспоминания.

Через непродолжительное время после изгнания алхимиков я узнал от главы приютившей меня библиотеки, что из соседних городов прибыли посланцы и предложили устроить совместный военный поход в Веселый лес. Совет уже склонялся к принятию предложения, но тут случилось нечто такое, чего никто не ожидал. Появилась новая булла Святой Церкви нашей, в коей сообщалось, что отныне алхимики признаются верными слугами Церкви, что исследования их – в послании так и было сказано, «исследования» – крепят веру в нее, ибо каким-то заковыристым путем (о сути оного пути из буллы никак невозможно было догадаться) способствуют воцарению славы Божией. Всем наделенным властью особам предписывалось не препятствовать алхимикам в их начинаниях, а за причинения противодействий