Как-то все чудно?, нелепо. Может, я уже попробовал эту Вовчикову гадость? Я помню, как перед лифтом достал коробок, открыл и заглянул внутрь. Но не помню, чтобы доставал наркотик! Не было этого, я его тогда сунул обратно в карман и стал спускаться, потому что лифт не ехал. Или все-таки попробовал в тот момент, да и забыл? Так, сейчас надо заныкаться, отсидеться где-нибудь. И это… замаскироваться. Внешность вроде как сменить. Что тут у нас рядом? Ага, рядом у нас вокзал.
На самом деле это даже не вокзал, а просто большая станция «Город-Пассажирский», со всем, что положено в таких местах: кассами, киосками, гражданами встречающими-провожающими, какими-то цистернами на запасных путях, отцепленными вагонами и семафорами…
Спешу вдоль высокой сетчатой ограды туда, где виднеются несколько просторных палаток. Вскоре выясняется, что я не ошибся – это небольшой базарчик секонд-хенда. По дороге скидываю вторую туфлю и решаю, что надо было это сделать еще раньше: теперь передвигаться стало легче, хотя и неприятнее. Хорошо чувствуя сквозь мокрые носки каждый камешек и ямку в земле, подхожу к крайней палатке. Вдоль вешалок с ношеными куртками и рубашками ходят малоимущие подростки, а возле большого деревянного короба со свитерами и кофточками толпятся озабоченные тетеньки. Дальше высится стеллаж с обувью, стойка с костюмами, рядом маячат две продавщицы и мужчина знойной восточной наружности. Несколько пацанов у стойки с куртками начинают удивленно оглядываться, и я быстро вхожу в палатку.
Ее хозяин показывает на меня, гортанным голосом что-то негромко говорит одной из продавщиц, молодой неопрятной толстухе. Когда она подходит, я уже стою возле обувного стеллажа, приглядываясь к кроссовкам.
– Вас что интересует? – неприветливо спрашивает продавщица.
Пожав плечами, беру кроссовку, которая по сравнению с другими выглядит более-менее прилично, спрашиваю:
– Сорок второй размер вроде?
– Ага, – бурчит толстуха. – Будете брать?
– Да, тащи вторую.
Услышав обращение «ты», она становится еще более неприветливой и отходит к большому серому мешку, лежащему в углу палатки. Я обуваю кроссовку, топаю ногой. Нормально, разношенная, нигде не жмет, но и не болтается на ступне. Толстуха все еще ищет пару. Чтоб не терять время, подхожу к стойке с куртками. В основном здесь висит всякая ерунда, но на глаза сразу же попадается с виду вполне нормальная ветровка. Надеваю – почти впору, только рукава длинноваты.
– Вы и куртку будете покупать? – Это толстуха вернулась.
– Буду, буду. Давай. – Беру у нее кроссовку и обуваю. – А где у вас кепки?
– Это вместе будет сто пять, – говорит она.
Выуживаю из кармана деньги, показываю ей:
– Хорошо. Шапки где?
– Вона… – Тычет пальцем в другой конец палатки. Там стоит зеркало и второй деревянный короб, наполненный чем-то разноцветным. Рядом с ним маячит смуглолицый хозяин, подозрительно рассматривает меня темными глазами.
Подхожу туда, запускаю руку в кучу кепок, тюбетеек, косынок каких-то диких расцветок и ворошу всю эту гадость.
IV
Вероятно, когда-то это была цепь мелких лесных озер, которые постепенно заросли. Сплавина, толстый слой переплетшихся корневищ и гибких стволов, уже давно тянулась под моими ногами, но в душевном помутнении я не замечал этого и продолжал брести, сам не ведая куда. Однако изменения в окружающем проявлялись все более зримо, так что вскоре я начал смутно осознавать их, а тут еще и сплавина качнулась под ногами; в углублениях, продавленных моими ступнями, показалась вода, после они прорвались, и я погрузился до пояса. Кое-как выбрался, плашмя лег на зыбкой поверхности и огляделся.
Болото тянулось во все стороны, деревья исчезли из виду. Перебирая руками и ногами, я поворотился влево, вправо, затем еще раз, и наконец окончательно уяснил, что потерял всякое понятие о направлении. Туман, густой, как добрая похлебка, насыщал воздух. Казалось, что он просачивается из темных вод под сплавиной, поднимается от прорех в ней тонкими парными струйками, что после соединяются в одно большое теплое облако, висящее низко над топью. Слышались приглушенные звуки, издаваемые болотными тварями неведомой мне породы: тихое цыканье, будто кто-то резкими толчками извергает слюну сквозь прореху между зубов; уханье, напоминающее совиное; почти неслышный, легкий плеск, как от весел лодки, что плывет где-то в отдалении.
Туман окружал меня снаружи, но в голове моей он медленно рассеивался. Причины и следствия происходящего казались уже более явными, чем когда я бежал по Веселому лесу. Поскольку разглядеть ничего определенного было решительно невозможно, я пополз, сам не зная куда. Болото не могло тянуться бесконечно, и я пришел к выводу, что если буду двигаться достаточно долго в одном направлении, то рано или поздно неминуемо достигну его границы.
В голове уже возникла мысль о том, что за люди были моими преследователями. Ну конечно алхимики, кто же еще? Они выбросили из окна Венчислава, а после вознамерились убить и меня, ведь я был последним, кто беседовал с покойным. Возможно ли, чтобы причиною являлась деревянная коробочка с истиной, переданная мне Венчиславом перед смертью? Довольно долго я обдумывал это и все никак не мог прийти к определенному мнению. Что такого необычного в той коробочке? Ну veritas, ну так что же? Субстанция, конечно, дорогая, но не такая уж и редкостная. Многие люди приобретали ее у алхимиков, и с чего вдруг покупка истины именно сейчас и именно мною привела к столь пугающим событиям?
А в том, что со мной происходит нечто невероятное, я был совершенно убежден. Подумать только, еще вчера вечером я лег спать в своем доме, в своей постели, еще сегодня утром проснулся там же – и ничто не предвещало необычного! Если не считать визита к Венчиславу, я должен был провести этот день так же, как провел уже множество дней, то есть в библиотеке, изучая гримуары, нумеруя свитки, беседуя со старшим архивариусом… И вот минуло не так уж и много времени – кстати, сколько его минуло, определить теперь было невозможно, – и я ползу по болоту в чаще Веселого леса. Сначала меня желали проткнуть горящей стрелой, затем размозжить мне голову каменным молотом, а после охотились на меня с дикими кабанами.
Я полз и полз сквозь туман, весь в грязи и болотной слизи, вминая пальцами мох, подтягивая тело вперед и каждое мгновение страшась, что ненадежная сплавина разойдется подо мной. Иногда дорогу преграждали невысокие заросли брусники, которые я преодолевал с большим трудом, не имея возможности просто встать и перешагнуть через них. Затем началась область синеватой осклизлой травы, от которой шел столь густой кисло-пряный дух, что голова моя закружилась, а из глаз полились слезы. Обычные человеческие тревоги – удивление, страх – оставили меня, взамен вновь навалилось тоскливое, мертвенное чувство безвременья, навечно застывшие сумерки, где нет никого живого, кроме меня и тех существ, что охотятся за мной. Все потемнело, небо отступило куда-то ввысь и пропало навсегда, туман укрыл собою округу. Возможно ли, что весь мир вокруг Урбоса состоит из леса и этого болота? Что, в сущности, знал я в своей жизни, кроме улиц и домов родного города? Я лишь слышал, будто он – часть большого государства, которое в свой черед лишь часть огромного мира, но я не видел и не ведал ничего, неопровержимо свидетельствовавшего о том, что за границей города есть другие поселения. Да, в Урбосе иногда появлялись путники из дальних мест, да, один посланник Святой Церкви нашей сменял другого, но теперь мне казалось, что всех их порождали Веселый лес и болото, что они вырастали из трясины и приходили в город, где только притворялись, будто являются обычными людьми со всеми свойственными нам страстями и пороками, а на самом деле изнутри их наполняли лишь болотная тина да грязь, у них не было чувств; отбыв в городе положенный срок, сыграв свою роль ради целей, постичь которые я, простой обыватель, не в силах, они возвращались – но не в иные города, ведь их не было, а сюда же, безмолвно растворялись в лесном сумраке, исчезали в болотной дымке. И Святая Церковь наша! С чего я взял, что она существует, что борьба формаций, Великий Магистр, дева Марта, монастыри и храмы – все это не вымысел? Но тогда и Господь Бог – лишь вымысел, странное марево, фата-моргана, порожденная моим рассудком? Возможно, не Он выдумал меня, но я – Его; Его тоже нет, нет и не было никогда, нет вообще ничего, даже Урбоса и библиотеки, даже Веселого леса – лишь замкнутое в круг бесконечное болото, зыбко покачивающаяся топь
