четвереньках в подземном сумраке. Задыхаясь – и не в силах вздохнуть, – я повернулся, слепо шаря вокруг себя руками, пытаясь нащупать ускользающую жизнь, удержать свою душу. Повернулся и ощутил, как кто-то схватил меня за бедра. И хотя мир почернел, различил я стоящую на коленях женщину, и хотя внешние звуки уже почти не достигали рассудка, переполнившегося звуками внутренними – эхом призрачных голосов, шепотом и тихим смехом незримых существ, – услышал голос ее.
– Будешь жить. Он даст тебе вечность. Иди, – молвила дева Марта.
– Вроде ты мне скажи, почему так. Ты сидишь, и я сижу. На чем сидим, чего ждем? Жикру вроде надо чунить, а тут…
– Ото… ото… на чем вы хотите, чтоб я сидел?
– Ни на чем я не хочу! Ото, ты вроде не перебивай. Щас в лицо получишь.
– Ото… ото… тогда уйду отсюда. Ото… не буду больше с вами разговаривать.
– Вроде обиделся? Ладно, подожди. Я не про то. Смотри, эта жикра непорченая, да? По самое нехочу непорченая. Тут же морщин не должно быть. Но лицо… Вроде у меня еще мало. А ты старше, у тебя все лицо в морщинах. Почему так? Мне вроде непонятно. Мы вообще не должны стареть, Ото, а у тебя рожа от времени кривится все сильнее…
– Ото… ото… опять обзываетесь?
– Не обзываюсь я! Я понять хочу. Вроде почему, хоть мы жикру держим, но всё одно стареем? И наоборот. Зерковы вроде ни при чем здесь, чунить их нельзя, хотя и по кайфу. А почему, а?
– Ото… ото… Хуцик, вы что говорите? Хотите, чтоб и из меня зерков вылез? Ото… пойди проспись!
– Фу, дебила кусок. При чем тут вроде ты? Тю, запутал меня! Дурак нечуненый! Обидчивый! Мудак на букву «чу»! Я не про тебя, я вроде про всех нас!
– Ото… ото…
Эти двое – Толстяк и Высокий. Третий стоит в глубине помещения спиной ко мне, нарядом ему служит только фартук с узкими тесемками. Под фартуком ничего больше нет.
– Утихомирьтесь, – командует Ростик, поворачиваясь.
Толстяк Хуцик и высокий Ото замолкают, обиженно глядя друг на друга желто-коричневыми мутными глазами. Правая стопа Хуцика обмотана тряпьем. Я сижу в углу комнаты, несвязанный, в одних трусах. Джинсы и свитер лежат на полу.
– Вы хорошо посмотрели?
– Ото… ото… всего обсмотрели.
– Тока в задницу вроде не заглядывали.
Ростик, качая головой, приближается ко мне. На фартуке его темные пятна, а в руке тесак с узкой деревянной рукояткой и очень широким, в сколах, лезвием. Я отодвигаюсь насколько могу, прижимаясь спиной к стене. Помещение такой формы называется, кажется, ротондой. Здесь две двери, одна – через которую меня втащили сюда, и вторая с противоположной стороны. Она оббита бледно-желтой кожей, на ней массивный засов, но отодвинутый. Рядом прислонен дробовик. Заклеенные веселенькими обоями стены увешаны черно-белыми фотографиями в простых деревянных рамках. Снимки для постороннего скучные, так сказать, «семейные». На одном усаженный липами скверик, по которому прогуливаются молодые мамаши с колясками, причем коляски такой формы, что становится понятно – мамаши эти теперь уже бабушки, если вообще еще живы. Одна, которую, наверное, и фотографировали, стоит ближе остальных, вполоборота, улыбается. На другом снимке крылечко сельского дома, на ступеньках примостился конопатый мальчик в шортах и галстуке на голой шее. Наверное, галстук красный. На третьем молодые люди, парни с девушками в костюмах и белых платьях такого фасона, который теперь никто не носит, – выпускной вечер, что ли? Ну а на четвертой, совсем уж выцветшей, вообще какие-то господа во фраках и цилиндрах.
– Где жикра? – спрашивает Ростик, нависая надо мной.
Молчу, глядя то на него, то на остальных двоих.
– Хуцик!
– Ась?
– Вылазь! Так, говоришь, в задницу ему не заглядывали?
– Не-а. Тока вроде одежду посмотрели.
– Ну так, может, он там спрятал?
– Ото… ото… это вы дело говорите, – подает голос Ото.
– Так надо проверить, – говорит Ростик.
Обитая желтой кожей дверь приоткрывается, и в комнату вкатывается тележка: широкая доска на четырех подшипниках. Молодая женщина отталкивается от пола культяпкой правой руки. В левой она держит железный поднос. Щеки запали, круги под глазами, на скуле темно-красная рана.
В тот миг, когда дверь открывается, меня обдает потоком чего-то невидимого и колючего – как снежинки на холодном ветру. Стены во втором помещении необычные, с барельефами…
– Зайчик мартовский, кыш отседова! – шипит Хуцик.
Женщина ставит поднос на низкую тумбочку, с непонятным выражением косится на Ростика и уезжает обратно, при этом видно, что и на второй ее руке пальцев нет – да что пальцев, нет и запястья. Оказывается, дверь отворяется в обе стороны – увечная толкает ее от себя. Опять поток невидимых снежинок, они проникают сквозь череп, покалывают мозг… Хочу заглянуть во вторую комнату, но Ростик делает шаг в сторону, то ли случайно, то ли намеренно закрывая ее от меня.
– Значит, надо проверить, – повторяет он.
Хуцик и Ото, схватив меня за плечи, переворачивают лицом вниз. Ростик сдирает с меня трусы. Я ору: «Не надо!» – сучу ногами и начинаю верещать, когда чувствую, как зазубренный металл касается ягодиц. Ростик нажимает, лезвие прорезает кожу.
– Она в куртке! – ору я. – В куртке оставил!
– Хуцик, подожди. Что он говорит, кто это – «она»?
Меня переворачивают, кладут на спину.
– Повторите, пожалуйста, – просит Ото.
– Про что вы? – хриплю я сквозь слезы. – Я купил у Вовика коробок, не заглядывал. У него было два, он дал один – может, перепутал?
– Вовик? – повторяет Ото и вопросительно глядит на Хуцика.
– Дурак дураком. Мы ему вроде наносили вытяжку жикры на кусочки бумаги. Слабенький раствор, он же не наш барыга, левый…
– Хуцик, то вытяжка, а то – целая жикра, – перебивает Ото. – Вы целую жикру отдали левому распространителю…
Ростик смотрит на толстяка исподлобья, покачивая тесаком. Хуцик делает шаг назад и кричит:
– Вроде ошибка вышла! Перепутали, бывает!
Некоторое время они молча глядят друг на друга. Дальняя дверь приоткрывается, из нее высовывается голова Зайчика. Летят невидимые снежинки, лучи их остры, как иглы, – прокалывают мозг. Зайчик смотрит в спину Ростика застывшим взглядом, затем глядит на меня – и я тону, тону в ее взгляде, как в глубокой реке. Остальные не видят Зайчика, а она медленно протягивает руку…
– Ладно, – произносит наконец Ростик, и Хуцик громко выдыхает. – Жикра в куртке, ладно. Где куртка?
– Ото… ото… не было на мальчике куртки, когда он сюда пришел, – произносит Ото и переводит взгляд с Хуцика на меня. – Где куртка?
– Я ее бросил в подвале.
Ростик резко поворачивается и швыряет тесак, который вонзается в стену рядом с головой Зайчика. Слышен пронзительный скрип подшипников, женщина шарахается назад, дверь закрывается.
– Где именно в подвале? – спрашивает Ростик, направляясь за тесаком.
– Возле кухни. Там стеллаж и проход узкий. Я не мог пролезть, снял куртку.
– В коридоре возле кухни! – шипит Хуцик. – Там же… туда нельзя…
Ростик выдергивает тесак, зажимает его под мышкой. Ото тем временем помогает мне подняться. Я покачиваюсь, упираюсь обеими руками в стену. По ногам текут струйки крови. Ростик берет что-то с принесенного Зайчиком подноса, осторожно сжимая двумя пальцами, откусывает. От пальцев к зубам тянутся розовые волокна.
