— Часто нельзя — спалимся. А так, изредка — обращайтесь, — сказал на прощание Буткин, спрыгивая с эстакады.
Над нашей головой остановился мостовой кран. Из кабинки высунулся парень и крикнул:
— Мужики!.. Александр!.. Если надо чифирнуть— зовите меня. Я подъеду, веревку кину. Чай засылайте — заварю.
— Вовка Ожег. Нормальный парень, — отрекомендовал Медведь. — Он из другой бригады — из крановщиков. Ему Захар — по хую. Если работы немного, если время есть — всегда подогреет. Или когда менты идут со шмоном — ему издалека видно, — всегда предупредит.
Стемнело. До конца смены оставалось еще несколько часов. Я уже знал, что работать предстоит двенадцать, а не восемь, но что делать, не идти же в отказ. Мужики терпят, буду тоже терпеть. Правды все равно не добьешься — администрация с годами наработала огромный опыт борьбы с жалобщиками и очковтирательством в отписках на прокурорские запросы.
— Медведь, а если всей бригадой забастовать — послать их на хуй с двенадцатью часами, как ты думаешь, можно чего-то добиться? — спросил я в момент неожиданного затишья.
— Такого понятия, как «бригада», не существует. Бригада — это не одно целое. Большинство — сами по себе. Половина — Захару стучит. Пидоры — обо всем Мешенюку докладывают. А есть и просто — стукачи по призванию. Стучат, Саня, стучат. А кто — не сразу догадаешься, — грустно и устало ответил Медведь. — Не успеешь муть поднять — сдадут. Если в штабе узнают, что мужиков на забастовку подбиваешь, — мигом в карцер загасят. Забастовок боятся больше всего. А от тебя сейчас только и ждут, когда или от работы начнешь отказываться, или народ на бунт подбивать. Захар с Грибаном сразу к хозяину побегут или к Дюжеву. Им сейчас только одно нужно — заручиться поддержкой высшего начальства, руки развязать. Потому что самовольно, — они боятся. Не знают: поддержит тебя хозяин, или им на съедение отдаст. Вот и ищут разные поводы. Мой тебе совет: скрипи зубами, но терпи, работай как все. Тогда будет возможность идти к Нижникову и там на них управу искать. Они это тоже знают. Поэтому будут делать все, чтобы эту ниточку отрубить. Захар и Грибанов — одно целое. Они давно повязаны. Грибанов сейчас дачу или дом строит. Знаешь, сколько доски и бревен ему Захар из зоны помог вывезти? Поэтому все, что они на людях базарят, — это драмкружок. Ты под прицелом, Саня. Не хотел тебе говорить, но скажу: это — только начало.
Обратно шли молча. Славка зло курил, пряча сигарету в рукав. У меня в голове шумело, как после первого дня погрузки. По дороге я несколько раз споткнулся. Славка поймал меня за локоть.
— Нельзя спотыкаться, Санек, нельзя... Заметят — добьют.
— Заебутся.
С того момента в трудные минуты моей лагерной жизни я ободрял себя именно этим словом.
Глава 07
День рождения
В один из майских праздников дали общий выходной, и вся зона маялась от безделья. Кто слонялся по двору, кто отсыпался, заморенный трудовыми буднями. После утренней проверки начальство исчезло. Остался только ДПНК— Шура Блатной, находящийся в легком подпитии, да несколько прапоров, которых праздничная лагерная жизнь вовсе не интересовала. Оглядев с высоты своего вахтового кабинета лагерные просторы, Блатной с грохотом захлопнул окно, и более его до вечера не видели.
Я вышел из локалки и быстро-быстро направился в клуб. Файзулла срисовывал какую-то очередную физиономию, поглядывая на стоящую перед ним фотографию. Лицо на фотографии было русское. На рисунке Файзуллы — с «башкирским уклоном». Глянув на него, я понял, почему Ленин, портреты которого висят в Бурятии, — «обуря- тенный», а в Уфе — «обашкиренный». Гены художника. Файзулла был верным сыном своего народа — любое вышедшее из-под его кисти лицо имело неистребимые черты Салавата Юлаева.
Последним мазком Файзулла поставил точку на очередном шедевре.
— Приветствую великого башкирского художника! — с порога засмеялся я.
— Приветствую великого поэта! — весело отозвался он, не отрывая глаз от портрета. — Что, Александр Васильевич, изнываете от безделья, хе-хе?.. А мы вот работаем не покладая рук. Даже шоу на втором отряде посмотреть некогда.
— Какое шоу?
— А ты что, не знаешь? — удивился он, оторвавшись, наконец, от кисти. — Не интересуетесь неформальной общественной жизнью колонии, Александр Васильевич. Сегодня у Мелеха день рождения. Тут один человек по секрету сказал, что лучший кент его поздравлять будет, с сюрпризом. Говорят, даже брагу три дня назад поставили, — хитро сощурился Файзулла. — А знаешь, на чем поедет? Ни за что не догадаешься...
— На тебе что ли, Файзулла, ха-ха? — засмеялся я.
— Не-е... На мне далеко не уедешь. Где сядешь — там и слезешь. Тут покруче есть извозчики.
— Ты на что, морда, намекаешь?
— Не намекаю. Знаю, что в телегу, что воду возит, будут пидоров запрягать, в ленточках, с бубенцами, хе-хе... Такое здесь было уже, правда, очень давно. Мелех скоро освобождается — почти пятнашку отмотал. На волю выходить боится. Не потому, что к зоне привык, а просто — воли шугается. Это у всех так, кто больше червонца оттянул: чем ближе к звонку, тем сильней колбасит. Ну вот, кенты и решили пошутить малость, повеселить его немного. Они и сами, правда, кто восемь, кто десять оттарабанили.
— Интересное зрелище. А если увидят с вахты?
— Да им все по хую. А тем более сегодня Блатной на дежурстве — ему до фени. Лишь бы не убили никого да барак не подожгли. Он на стакан с утра сел — и все ништяк. Дюжев уже дома шестую миску пельменей жрет. Хозяин — на заимке в лесу. Остальные — пьяные, где-нибудь по блядям шатаются.
— А откуда поедут? — спросил я все еще принимая сказанное за шутку.
— Со второго отряда... В девятый, кажется. Из клуба не видно будет, надо или на лежневку идти, или в какой-нибудь барак, в локалку.
— Когда поедут?
— Не знаю. Этого никто не знает. Можно пойти посмотреть, запрягают или нет.
— А как ты посмотришь?
— Если телега в карантине — значит, еше не время. Если телеги нет — значит, скоро поедут. Где она сейчас стоит — оттуда и поедут, хе-хе... Хотя, может, и наврали все.
Я посидел еще немного и собрался было идти, как влетел Загидов. Он, как обычно, сделал круг по комнате, заглядывая в каждый угол и в мусорное ведро.
— Бросай на хуй своего Файзуллу, пойдем в шахматы сыграем. На интерес.
— А какой будет интерес, а, Загид-ака? — ехидно улыбаясь, спросил Файзулла.
— Твоя жопа! — театрально оборвал его Загидов. — Пойдем, Александр, здесь ловить нечего. Это тебе старик Загидов говорит.
— Иди сыграй, сбей ему понты, а то он все — с чертями. Те ему нарочно проигрывают. Тоже мне — Майя Чебурданидзе, ха-ха!..
В шахматы он играл удивительно азартно. «Интерес» был такой. Если я из десяти партий выигрываю хотя бы половину, Загидов лично идет в штаб к Филаретову и хлопочет, чтобы мне разрешали официально после работы ходить в клуб. Если проиграю — с первой же свиданки несу килограмм шоколадных конфет или чего-нибудь «не казенного». Кроме всего прочего, мне было предоставлено право играть белыми.
После первой же проигранной партии стало ясно — играть Загидов умеет. Теорию дебютов знает. Шансы на победу у меня есть, но весьма ничтожные. После каждого выигрыша мой противник вскакивал, бегал вокруг стола, размахивал руками и приговаривал:
— В карты — дураки колоду мешают. Хорошенько мешают! А в шахматы — фигуры расставляют, хе-хе!.. Пока расставляют — играть учатся. До Загидова еще никто не дорос! В общем, пиши жене, пусть на
